Среди гор

Может быть, народ и пришел бы на это собрание, но предупреждение исполнителя «о штрафе» испортило все дело: явились только некоторые бедняки. Ждали почти до самого вечера, но народ так и не шел. Это было странно. Те люди, которые охотно приходили на собрания по первому зову, теперь попрятались по домам или же разбрелись по окрестностям. «Не до собрания мне, за скотиной присмотреть некогда!» — недовольно ворчали хозяева и, оседлав коней, разъезжались по горам и лощинам. Если уж мужчины поступали так, то женщины тем более: они-то чего стоят без мужчин. Если бы женщинам всем вместе, гуртом податься, то это еще так-сяк, но даже признанная заводила Сурмакан, которая с таким рвением скликала соседушек в гости или на поминки, сегодня сидела дома, охая после побоев мужа. В тот памятный день, когда Султан повздорил с Абды и они подрались, Абды бросил ему прямо в лицо: «Ты что лезешь, дурак? Если ты такой храбрый, то уйми сначала свою шлюху! Чья она жена: твоя или Калпакбаева, не поймешь! Стыдно за тебя!» Эти слова огнем прожгли душу Султана. Грозный, вне себя от ярости и гнева, явился он домой и с порога же набросился на жену:

— Ты что, дрянь продажная, решила опозорить меня в глазах всего аила? Почему я должен слушать из-за тебя упреки и издевательства, а?

Сурмакан сперва было возмутилась, но, вспомнив свои грешки и камчу Султана, мигом прикинулась невинной, всепрощающей женой. Она игриво вздернула брови и, поводя обольстительными бедрами, шутливо ответила:

— Да что с тобой, беркут ты мой? Вот уже стоит тебе отлучиться из дома хоть на день, и ты так скучаешь, что мне даже боязно! Ну, ну! Ну, что ты, милый… Или ты сердишься, или ты встревожен чем, ну приласкай же, вижу по глазам — сердце-то у тебя тает! Ах ты, мой сокол ясный! Да на кого я могу променять тебя, никто из мужчин и в подметки тебе не годится… Только вот ты сам частенько заглядываешься на чужих жен, а когда тебе ничего не удается, так ты вспоминаешь обо мне… Знаю, знаю я тебя, беркут ты мой!..

Однако уловка хитрой молодки не удалась, не смогла она в этот раз смягчить мужа. Султан разъярился еще больше. Он мигом навернул на левую руку толстые черные косы Сурмакан и, повалив жену на землю, принялся избивать ее камчой, злобно приговаривая:

— Посмей только отлучиться еще хоть раз из дому! Попробуй только, шлюха, заявись не только на собрание, где сидят мужчины, но даже и туда, где соберутся три женщины, — живота решу! На тебе, на! Пока Калпакбаев будет отбирать таких шлюх, как ты, в артель, я еще проучу тебя, я еще отыграюсь!..

Эти слова, сказанные Султаном в порыве ярости, в тот же день стали известны среди золовок и невесток. Особенно удручающее впечатление произвели они в батыровском роду. Охая, злорадствуя и причитая, женщины передавали друг другу подробности и при этом страшились:

— Ой, срамота-то какая! Наш жестокий джигит Султан неспроста так разошелся: значит, узнал кое-что?

— Конечно же, милая. Ведь давно уже поговаривают, что красивых да видных молодок будут на общую потребу отдавать!

— Так оно и есть, золовка. А то зачем бы сзывали женщин на собрание?

— Ий, страсти, и не подумаю пойти туда. Чтобы перед всем народом раздевали догола, осматривали и обмеривали — никогда! Господи, позору не оберешься!

Молоденькая женщина стыдливо ущипнула себя за румяную щеку.

— А говорят, что кто не явится, с тех возьмут штраф, джене!

Седоволосая женщина с припухшими глазами строго глянула на нее:

— Да ты никак не прочь предстать голяшом перед комиссией, а? Боже тебя сохрани!

Краснощекая молодка недовольно вздернула плечом:

— Да что вы, джене?.. Пропади оно пропадом! Что вы?..

Конечно, раз в народе шли такие разговоры, никто не хотел идти на собрание. К вечеру тех, кто явился, пришлось распустить по домам.

На другой день Бюбюш, Самтыр, Сапарбай и другие активисты выехали сами по аилу. Они не суматошились, не наводили такой паники, как это делал вчера Матай, а спокойно ездили по аилу, встречались с людьми, заходили во дворы и дома. Разговор вели тоже спокойно и просто.

— Зачем оттягивать допоздна? Давайте пораньше соберемся и пораньше начнем собрание! — говорила Бюбюш, обращаясь к женщинам. Те смущенно молчали. Сказать председателю аилсовета: «Не пойдем» — было неудобно, а идти тоже боялись, поэтому они находили разные причины, начинали отговариваться:

— Пойти-то не трудно… Пошли бы да провели это собрание… Только вот ребятишек у меня не с кем оставить…

— А у меня корова отелилась, подаивать надо почаще… Вы уж разрешите мне остаться дома…

Третья находила еще какую-нибудь причину, вроде такой:

— У меня тесто подошло, милая, а то почему бы не пойти, куда собирается весь народ… Да вот тесто перекиснет…

Бюбюш на это понимающе улыбалась, но никого не неволила. Сапарбай на прощание говорил, выходя из дома:

— Ну, дело хозяйское, только лучше бы вам послушать на собрании новости об артели… А то потом, как обычно, спохватитесь, будете говорить: мы, мол, не знали, не слышали…

Когда они уходили, женщины еще оставались в доме и толковали между собой:

— Неужто не обманывают, а?