Среди богомольцев

Немало ссор между братиею афонскою происходит от того, что здесь постоянно сталкиваются разные национальные элементы. Не смотря на полное желание переделать себя, монаху трудно бывает истребить в себе чувство национальности и потому каждая национальность на Афоне сохраняет свои типичные черты характера, свой народный патриотизм и относится враждебно ко всякой другой национальности. Преобладающий элемент здесь греческий и, не смотря на общую ненависть к грекам, все другие народности как-то невольно подчиняются греческому влиянию. Греки – народ суровый, скрытный и в то же время вкрадчивый, напряженно стараются где бы то ни было упрочивать свой родной элемент и захватывать власть в свои руки. В Руссике один монах-грек однажды сказал мне великую истину: «мы прежде были светилами мудрости земной, говорил он: – мы выработали начала науки и искусства; но потом разные варвары разграбили у нас всё это богатство. Осталось у греков только гордость и честолюбие народное и этого наследие предков не отнимет у нас никто!…» Монах, по принципу, должен отказаться и от этого чувства, но грек отказаться от него не может: природное честолюбие только замаскируется и уйдёт в глубь души монаха, но оно будет главным двигателем всей его деятельности, особенно если он получит власть какую. Если несколько греков поступят в какой-нибудь славянский монастырь, то они приглядевшись, начинают по немногу переманивать туда и других земляков своих и с изумительным терпением добиваются того, чтобы власть игуменская перешла в руки грека. Лишь только удастся это, греки свободнее вступают в свои права, и вместе с игуменом так ловко поведут дела, что редкий старожил уцелеет в обители. Захватив монастырь в свои руки, греки начинают истреблять всё, оставшееся от прежних владетелей и заводить своё. Таким образом несколько чужеземных монастырей на Афоне перешло в вечное владение греков…

Славяне, напротив, поступив в греческий монастырь, играют в нём незавидные роли и по простоте своей скоро стушевываются и свыкаются со своим положением. Греки не поручают этим пришлецам никакой должности, не позволяют им даже служить на родном языке и требуют строгого подчинение своим правилам и обычаям. Славянин тогда только может добиться почетного места в греческом монастыре, когда он скроет своё происхождение и прикинется греком. Некоторые славяне поселяются в греческие обители, в виде особенного душеспасительного подвига, чтобы наказать себя за прошлые грехи.

На Афоне слишком резко заметна враждебность народности греческой и славянской. Славяне не любят греков за то, что те смотрят на славян свысока и ловко умеют пользоваться их простотою; славяне сердятся, а между тем не имеют сил избавиться от этой опеки. Часто слышал я, как славяне, расхваливая свою обитель, с гордостью говорили, что у них нет ни одного грека и ставили это одним из главных достоинств обители. Афон дивится, что греки и русские в нынешнем Руссике живут до сих пор очень мирно, тем более, что у всех ещё свежа в памяти та кровавая катастрофа, какою закончил своё существование старый Руссик [55]. Но в этом мире пока нет ещё ничего удивительного: греки довольны тем, что управление Руссика находится в их руках, а русские тем, что владеют монастырскими богатствами. Порываются русские завладеть и властью монастырскою, но протат этого, конечно, никогда не позволит.

Кроме общей ненависти к грекам, славяне сохраняют ещё местную племенную замкнутость, по которой болгары подчас не сходятся с сербами, те с молдаванами и т. п. Даже русские и малороссы иногда ссорятся. На Афоне есть малороссийский скит, Пророко-Ильинский, в котором, вместе с малороссами, жили прежде и великороссы. Мало по малу между теми и другими начались ссоры, которые дошли однажды до того, что малороссы выгнали из своего скита всех москалей и заперли за ними ворота. Москали постояли несколько времени у ворот, а потом, увидев, что дело пошло не на шутку, пошли искать приюта по другим монастырям. А малороссы после этого снова святили свою церковь и кельи, оскверненные присутствием москалей. Нынче, впрочем, москали, опять начинают понемногу собираться в этот скит…

Малоросс никак не может переносить той насмешки, с какою смотрит на него великоросс и серьёзно обижается каждою шуткой, а москалю это почему то нравится.

Часто приходилось мне замечать на дорогах святогорских их наивные встречи, при чём русский не может удержаться, чтобы не сказать чего.

– Мазепа! проговорил он со злодейской улыбкой.

– Чего Мазепа? ответит малоросс обидясь: – мазепины мощи на Дунае лежат и чудеса от них всякие бывают. А на св. гробе за Мазепу вечно молятся Богу. Вот какой Мазепа, а ты смеёшься…

– Врёшь, хохол.

– Молчи, Богдан москалевский…

– Да ну, не сердись, отче, благослови!

– Бог тебя благословит.

И разойдутся, москаль долго после этого ухмыляется.