Среди богомольцев

Грустно, невыносимо грустно сделалось мне почему-то… Голова утомилась, в ушах всё ещё болезненно отдавался голос Анфима, и я сам не свой бросился е траву на первой встречной лужайке. Как бы мне скорее забыть всё это! – думал я, вглядываясь вдаль. А вокруг-то какая жизнь, какая ширь и простор необъятный… Солнце закатывалось, и красным заревом покрыло далекие берега живого мира. Море неподвижно; небо безоблачно и с веселыми песнями носятся по небу ласточки. Где-то в ущелье свищут соловьи, и звучно откликаются им дремлющие рощи. Слышен запах цветущего жасмина и Фиалки. А в траве кипит работа; толпами снуют нагруженные муравьи, жужжат пчелы, стрекочут кузнечики; вот и жук пробирается и тоже тащит что-то; в каждом насекомом, в каждом лепестке и былинке, сильным, бесконечным ключом пробивается жизнь, проглядывает любовь к этой жизни. Чувствовал я, что и во мне самом бьется тот же жизненный пульс природы и зовет он меня к деятельности, манит куда то… Вот она жизнь-то бесконечная!…

– Эх! искушение. Славное тут место какое, всё бы лежал кажется: – перебил Лукиан мои думы. – А ведь если у нас на земле так хорошо, так что же на небе, значит, будет? в раю-то?

– Может быть хорошо будет, ответил я, но мне ещё пожить хотелось бы…

VII Монастыри штатные (идиоритмы).

Оборотная сторона монашеской жизни на Афоне. – Быт и устройство штатных монастырей. – Проэстосы и игумены. – Величие богатства и приниженность бедности. – Ссыльный архиерей. – Новые мученики за веру. – Праздник крещение в Иверском монастыре.

Путь лежал нам в монастырь Иверский, первый из штатных монастырей, какой пришлось нам увидеть на Афоне. Медленно громоздились мы, с нашею кладью по патриархальным святогорским дорогам. Тощих мулов усердно подгоняли тощие погонщики, но афонские мулы, знать, не привыкли к скорой езде, и в свою очередь усердно отмахивались хвостами. Поодаль ехал наш неизменный спутник, о. Лукиан, напевая вполголоса «кто Бог велий, яко Бог наш?…» Невесело что-то глядел он на свет Божий.

– Что вы, отче, приуныли? спросил я, подъехав к нему.

– Унывать мне нечего, а только и взаправду невесело переезжать из своей киновии в штатный монастырь. Тут ведь соблазну много.

– А вы побаиваетесь?

– Нет, не то, а всё надо быть на стороже: долго ли до греха? Вот вашему брату так тут раздолье полное, тут и говядину найдёте… Ну-ка прислушайтесь, как птички-то поют! и не чуют, бедные, что беда у них на носу…

Я прислушался: издали слышалось оживленное пение петухов.

– Знакомые песенки?

– Знакомые, отче.

– Да, тут уж миром пахнет; тут только держись, искушение!

Показались водопроводы и первые пристройки Ивера. На траве перед дверьми незатейливого домика лежала группа болгар-работников с трубками и громко распевала свои национальные песни. С ближайшего холма красиво спускалось в овраг стадо баранов и слышалось их блеянье и звон колокольчиков… И вправду миром пахнуло; знакомые картины вызвали ряд полузабытых воспоминаний и заставили биться сердце мирское отрадным биеньем.

Наконец открылись пред нами высокие стены и башни монастырские. Широко раскинулись они на ровном прибрежье моря с множеством разных отдельных пристроек, с огородами, виноградниками, апельсинными и лимонными садами, напоминая скорее город мирской, чем смиренный монастырь святогорский. На площадке перед монастырем прогуливались монахи, у всех лица свежие; поступь гордая, заметно что-то барское, внушительное. С любопытством глядели они на наше приближение и перешептывались между собой. У ворот встретил нас сам эпитроп (поверенный) монастырский, в шёлковой рясе и полушубке, обшитом дорогими мехами; в руках он держал эпитропский жезл с серебряным набалдашником. Тут же стояло несколько более скромных иноков, между которыми я заметил двух красивых мальчиков, лет 14-ти, одетых по-монашески.

После чинного и гордого приветствия, эпитроп, прежде всего, повёл нас на поклонение главной святыни Ивера. Подле ворот, внутри монастыря, стоит небольшая часовня, где помещена «страшная видом» чудотворная икона. Иверской Божией матери [33], называемая на Афоне «привратницей,» потому что хотела оставаться непременно при монастырских воротах, не смотря на все усилие монахов поместить ее в главном соборе. Тут мы совершили обычное поклонение и затем уже отправились в приемный покой, где ожидали нас власти монастырские. Вошли мы в чертоги, каких я ещё не видывал на Афоне: потолки с резными орнаментами, на стенах дорогие гравюры, на полах дорогие ковры; всё отзывается роскошью и желаньем жить на широкую ногу. На диванах, поджав под себя ноги, сидели старцы в атласных и бархатных рясах, с янтарными четками. При входе нашем они прошептали своё неизменное «милости просим» и усадили на почётные места. Началось угощенье. По знаку старшего эпитропа, явилась толпа монахов с серебряными подносами, а на подносах вина и сласти разные. «Да где же это мы?…» подумал я, глядя на такую роскошь.

– Вот как мы живём! с улыбкой произнес один из старцев, заметив моё удивление.