Сребропряхи

— Ничего не поделаешь. Что нам остается. Нам … — Мати не прочь был немного притвориться. Покойные ночи, они тоже чего-то стоят.

Но это «нам» Вероника, как видно, пропустила мимо ушей. Она добавила:

— Первое время квартира будет за Марет.

— За Марет? — Мати ничего не понимал. Что же может быть лучше, если Марет получит квартиру! Хотя бы на время. Она же всегда будет открыта и для Мати… Но погоди-ка, почему костюмерше вдруг отдельная квартира? Что-то здесь не так…

— Марет необходимо помещение для репетиций… Картуль сказал, что Марет пробуют на роль невесты Румму Юри. Видишь, некоторым счастье прямо с неба валится.

— Роль для Марет?.. Да она… же… не… — начал заикаться Мати.

— Конечно, она «не». Но, возможно, из нее получится… Да и текста у невесты Румму Юри немного. Должна своими прелестями заманить старика в ловушку. Ну, что-то там между ними, кажется, происходит… Ты же сам вроде сценарий читал.

— Листал.

— Типаж у Марет будто бы очень подходящий. Да и чем она плоха — тихая, чуть теплая водичка, такая не брыкнет…

— Кого не брыкнет?

— Старика. Этого барона, разумеется. А ты что подумал?

Вероника громко расхохоталась и уставилась на Мати, голова набок, глаза блестят, опять уставилась, как сорока на вожделенную, манящую вещицу, в которой вдруг обнаружился новый блеск.

— Так что когда заберешь свои пожитки, оставь мне ключ — Мадису и Марет нужно помещение для работы… Ну, я пошла.

И она удалилась, что-то напевая.

«Да это же прекрасно, что Марет предлагают роль», — подумал Мати, вернее, попытался подумать. Он чувствовал, что в нем зарождается совсем особое, незнакомое доселе чувство. Что это? Мати сел. Неужели ревность? Он и представить себе не мог, что такое чувство вообще может возникнуть, обычно Мати не знал, как отделаться от женщин; что касается ревности, то он жил, словно в стерилизаторе, от подобных микробов полностью застрахованный… А, ерунда! Откуда такие дурацкие мысли! Именно этого, наверное, Вероника и добивалась, для того ока все так и преподнесла.

Мати представил себе скромное спокойное лицо, серьезные добрые глаза. Марет излучает тепло и верность. И ощущение домашности. Потому-то Мати и позволил ей проникнуть так глубоко в свое «я», глубже, чем кому-либо из прежних женщин. Как это Вероника сказала? «Тихая, чуть теплая водичка, такая не брыкнет…» Это было скверно сказано. Как она посмела это сказать!.. Э, да чего можно ждать от такой, как Вероника, она только и добивается, чтобы ты проявил слабость, а потом ею воспользуется. Ясное дело!

Да, но Вероника останется с носом. Получение роли только приблизит начало совместной жизни с Марет, с ней заключат договор, они смогут присмотреть мебель.

И все же в сердце Мати притаилось неясное сомнение. Он решил разыскать Марет.

В гостинице Мати не нашел ее. В этот день он нигде ее не встретил, хотя у Марет был выходной.

VII

Бывают же на белом свете чудеса — плотник Яан Сокуметс, тучный человек лет шестидесяти, мастак в своем деле, занаряженный председателем местного колхоза в помощь киношникам, заблистал прямо-таки как звезда. И вовсе не в качестве плотника. Когда Мадис увидел этого мужика с плутовато-простодушным взглядом, занятого выдергиванием гвоздей, он встал как вкопанный. Подобные стойки почти всегда означали, что сейчас что-то произойдет. И произошло. Несчастного упирающегося Сокуметса, не мешкая, поволокли к гримерам и костюмерам, и те принялись виться вокруг него. Сперва Сокуметса хотели испробовать в конюхах. На карточку сняться он был не против, только грим накладывать никак не давался.

— Вздеть — вздену чего хошь, — непреклонно заявил он возле замка Сангасте, — но рожу свою марать я вам ни за какие деньги не дозволю. Не дозволю, и шабаш! — хитроумно возведенный навес у подъезда к замку усилил его категорический отказ до такой громогласности, что Хелле, которая случайно оказалась в самом центре вестибюля, где была превосходная акустика, с испуга выронила стаканчик с мороженым.

А когда гримеры затеяли с Яаном свару, он и вовсе скинул с себя киношмотки.

— Домой пойду, и шабаш! — Но эти шмотки здорово шли Яану Сокуметсу, словно он сроду их носил. Да и самому Яану они пришлись по вкусу, он и так и этак вертелся перед зеркалом и довольно ухмылялся. Больше всего ему приглянулась шляпенка с зеленым пером. — Может, продашь? — обратился он к Мадису, который, как рассвирепевший индюк, аж шея красная, прибежал на вопли гримеров. — Я бы купил. Сурьезно! — при этом взгляд Яана выражал такое откровенное простодушие, что Мадис не заорал, только вылупился на него, склонив голову набок, словно разглядывая какую-то диковинку, а потом захохотал. — Ну чего ржешь-то, ты вроде бы уж в годах! — обиделся Яан. Взгляд его становился все более простодушным, но в нем словно блеснул огонек. Уголок рта дрогнул («Я тоже не вчерашний день на свет родился», — могла выражать эта ужимка, могла, но вовсе не обязательно должна была выражать), и Яан еще более твердо заверил, что личность свою изгваздать не дозволит. Он человек женатый, двоих детей имеет, он не какой-нибудь стрекулист.