Сражайся как девчонка

Я, приказав себе не оценивать ситуацию сгоряча, подошла к окну, прилепилась к стене, осторожно выглянула. Светало, над морем разлили желтую краску, матросы ругались и отпрыгивали от лестницы и камней, которые все еще продолжали падать. Ару и Рош подорвали лестницу на самом верху, там, где к ней близко подходила скала, и теперь вместо десятка ступеней зияла широкая трещина, а следующие ступени были расколоты, и наступить на них было нельзя без риска для жизни.

— Хотя бы выглядит натурально, — пробормотала я и следом взяла и выругалась. Монахам можно, если надо отвести душу. И я утешала себя, конечно, и заодно Ару, торчащего за моей спиной, что никто к диверсии не придерется. Видно, что лестницу подорвали, но, возможно, это видно только из маяка.

А расщелина метров пять-шесть. И хорошо, если там и был провал, а не скала повредилась от взрыва.

— Вы нас здесь заперли, — сказала я, повернувшись к остальным. Никто уже не спал, все стояли и сидели полукругом. Глаза Жизель наполнились слезами, а лицо Фуко перекосилось. Но — есть выход, хотя и придется копать. В прямом смысле слова, потому что пролезем только мы с Симоном и Мишель, ну и младенцы.

И горько плакали наши яйца. И воду придется добывать из подземелья. Как туда спускаться без света, вечное кресало использовать нельзя, там газ.

— Давайте посмотрим, сколько у нас еды, — предложила я миролюбиво. — От этого будем отталкиваться. На сколько дней нам хватит провизии.

Рош и Бриан наградили меня злобными взглядами. Анаис же сволокла со стола мешок, и Мижану открыл было рот, чтобы заорать, но его тут же одернул седой.

— Это мой мешок! — возмущенно запыхтел Мижану. — Я тяжело болен!

— Нам нельзя шуметь, мой господин, иначе те ужасные бессердечные люди внизу узнают, что мы тут, — принялся убеждать его седой. Голос у него при этом был вязкий и приторный, как у завзятого льстеца, а выражение лисьего лица — подхалимским и брезгливым одновременно. Я как изображение на экране смартфона смахнула картинку, подкинутую воображением. — Они нам все оплатят, мой господин, каждый кусок хлеба.

— Куда мы денемся, — хмыкнула я. Анаис хохотнула, Рош тоже издевательски хрюкнул. Наблюдательному человеку хватило бы, чтобы понять, чего господину Мижану его претензии будут стоить, но он, видимо, был настолько уверен в своей правоте, что даже расслабился.

Провизии было не много, но и не мало. Шесть буханок хлеба, но здоровых, больше среднего батона раза в два, и пусть одним хлебом сыт особо не будешь, но и с голоду не умрешь. Поделить на пять человек каждую возможно вполне, получается тридцать кусков, на два дня хватит. Пока я производила в уме подсчеты, Анаис вытащила что-то, завернутое в тряпку, и под всеобщий очень тихий, почти неслышный, но довольный вой продемонстрировала нам чью-то вяленую ногу. Увы, но больше в мешке не было ничего, если не считать той буханки, которую вчера не доели.

— Горшки? — упавшим голосом спросила я. — Что-то, куда можно набрать воду?

— Это ты, — злобно выпалил Мижану, — пащенок, приказал разграбить мою телегу! Ты знаешь, что там было?

— Да мне сейчас, поверь, на это плевать, — пожала я плечами. — Было — сплыло. Живой остался и ладно. Ару, на пост, остальные… давайте завтракать.

Моему присутствию на троне оставались считанные минуты. Женщинам было без разницы, кто распоряжается, быть бы сытым и целым, а вот мужчины недобро дергались. Я, отламывая от хлеба кусок, легкомысленно поздравила про себя всех пятнадцать человек с тем, что, потеряй я место главнокомандующего, прочие тут же займутся выяснением, кто главный.

Совсем как канвары. Или они не настолько дикие, или люди от дикарей недалеко ушли.

— Что-то ты ухмыляешься, — с набитым ртом процедил Рош. — Мне твоя рожа все меньше нравится.

— Я от твоей тоже не в восторге, — отозвалась я, пропихивая в горло сухомятку, — но гневить Молчащих и роптать, что не то лицо, не та стать — не стал бы.

Мишель отнесла Ару его порцию и села рядом со мной. Все молчали, но обстановка накалялась. Жизель отряхнула крошки, пригладила волосы, уселась поудобнее и принялась кормить детей. Я с облегчением отметила, что прошлая ночь, как и предыдущая неделя, не сказались на количестве ее молока.

— Бумага есть? — спросила я, когда завтрак закончился.

— Помолишься о спасении? — скривился Рош.

— Да, конечно, — с самым серьезным лицом призналась я. — Давно надо было.

Я припомнила жесты, которые делал Фредо. Рука ко лбу перед началом молитвы, потом — рука к губам, и не перепутать. Пока искали бумагу и перо — как я догадалась, отказать мне в молитве было кощунством — я проверила, как там Фредо, и положила перед ним его кусок хлеба.

Спит. Жар спал, нога под тряпками. Я не стала его тревожить, к лучшему, что он спит, меньше боли, меньше страданий. Рассвело уже достаточно, чтобы я могла усесться в углу и заняться тем, чем была должна, лишь бы никто ко мне не присоседился, никто мне не нужен сейчас, молитва интимна.