Спрут

— Ну что вы, стоило мне уехать подальше от Боннвиля, из тех страшных мест, мне сразу стало лучше. Но я не собираюсь здесь оставаться. Вот и надумал… обратиться к вам с просьбой. Не разрешите ли вы мне прокатиться на одном из ваших зерновозов? Доктор говорит, что морское путешествие пошло бы мне на пользу.

— Ну, конечно, Прес, какой тут может быть разговор, — воскликнул Сидерквист. — Только мне жаль, что ты хочешь уехать. Мы думали, что ты поживешь эту зиму с нами за городом.

Пресли покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я должен уехать. Даже будь я совершенно здоров, оставаться в Калифорнии выше моих сил, во всяком случае, пока что. Если б вы могли познакомить меня с кем-нибудь из ваших капитанов…

— С превеликим удовольствием. Когда ты хочешь ехать? Тебе, возможно, придется подождать недельки две-три. Наш первый пароход отходит не раньше конца месяца.

— Меня это вполне устраивает. Спасибо вам.

Но Сидерквист, которому хотелось побольше узнать о бедах боннвильских землевладельцев, продолжал расспрашивать его.

— Выходит, железная дорога завладела почти всеми фермами?

— Решительно всеми, — ответил Пресли. — Союз фермеров распался после того, как Магнуса вынудили оставить пост председателя. Старая как мир история — сперва между ними начались разногласия и ссоры. Организовалась партия соглашателей, избравшая нового председателя. Некоторые спрятались в кусты. Железная дорога предложила фермерам взять земли, из-за которых загорелся весь этот сыр-бор, в аренду — это фермерам-то, которые владели ими по праву! — воскликнул он с горечью. — И, так как арендная плата была номинальной, — так, гроши какие-то, — многие ухватились за это предложение, как за якорь спасения. Но, подписывая арендный договор, они тем самым признавали право дороги на свои земли. Однако Магнусу в аренде дорога отказала. Через несколько недель хозяином Лос-Муэртос станет Берман.

— Не сомневаюсь, что дорога предоставила Берману право на владение в награду за оказанные услуги, — заметил Сидерквист.

— Это уж, конечно, — пробормотал Пресли устало.

Он поднялся, собираясь уходить.

— Да вот что, — сказал Сидерквист, — ты не занят, скажем, в пятницу? Приходи к нам обедать. В понедельник на будущей неделе девочки уезжают на какое-то время за город, и ты не скоро их увидишь, особенно если отправишься в дальнее плавание.

— Боюсь, что им будет со мной скучно, сэр, — ответил Пресли. — Я как-то потерял вкус к жизни. Часы с лопнувшей пружиной, — вот что я такое.

— Не с лопнувшей, Прес, — сказал Сидерквист, — а несколько ослабевшей. Посмотрим, может, мы и сумеем ее слегка подтянуть и завести часы. Приходи обязательно. Мы обедаем в семь.

— Благодарю вас, сэр. Итак, в пятницу в семь.

Выйдя на улицу, Пресли отправил чемодан с посыльным в свой клуб, где уже раньше заказал комнату, а сам сел на трамвай, идущий по улице Кастро. Уезжая из Боннвиля, он с большим трудом раздобыл адрес миссис Хувен в Сан-Франциско и теперь отправился туда.

Говоря Сидерквисту, что болен, измучен, переутомлен, Пресли сказал не всю правду. Да, он действительно чувствовал себя измотанным, вялым, безвольным, но его апатия перемежалась припадками беспокойства и яростного протеста, а иногда на него вдруг нападала безудержная энергия, которую он не знал к чему приложить, пробудившая в нем однажды непреодолимую жажду искупления, — хотя сказать, что нужно искупить, он не мог бы, просто ему хотелось сделать что-то из ряда вон выходящее: то ли пойти на крест, то ли на преступление. И еще иногда он ощущал бесшабашную, слепую храбрость готовящего покушение анархиста, который отчетливо сознает, что вместе с жертвой погибнет сам.

Однако врожденная нерешительность вечно мешала ему предпринять что-то. Неуравновешенный, слабовольный, чувствительный, даже в какой-то степени робкий, он тянул время, медлил, раздумывал, принимал в бессонные ночные часы твердое решение, а наутро от этого решения отказывался.