Спрут

Каждому встреченному на пути приятелю Дайк рассказывал о своем горе. Известие передавалось из уст в уста, распространялось со скоростью электрического тока, обгоняя самого Дайка, и когда он добрался до вестибюля гостиницы, все уже знали о случившемся. Его сразу же окружила кучка людей. Те, кто находился поблизости, побросали свои дела. Толпа росла. К ней один за другим присоединялись все его друзья. Подошел Магнус Деррик, затем Энникстер. Дайк уже в который раз рассказывал, что произошло, начиная с того дня, когда его уволили со службы на этой самой железной дороге за отказ согласиться на урезку жалованья. Его голос возмущенно дрожал, лицо пылало, глаза налились кровью, все его могучее тело сотрясалось от ярости, и громовые раскаты густого баса, то подымаясь, то падая, заглушали сыпавшиеся со всех сторон комментарии слушателей.

Узнав в чем дело, слушатели принимались на все лады обсуждать то, что произошло, кто горячо, возбужденно, а кто спокойно и рассудительно. Возобладало, однако, мнение, высказанное Энникстером:

— Выхода у тебя нет. Можешь драть глотку, пока духу хватит, но одолеть железную дорогу ты не сможешь. Тут ничего не поделаешь.

— Ты можешь пристрелить Бермана, ухлопать этого мерзавца! — крикнул кто-то из толпы. — Черт возьми! Уж это-то ты можешь!

— Эх ты, бедолага, — пробормотал Энникстер и повернулся уходить.

Ну что тут можно было сделать? Да ничего! Дайк, оставив наконец город позади, сидел один в своей телеге и в который раз перебирал в уме все, что случилось с ним. Там, в городе, советы, наставления, даже предложения денежной помощи сыпались на него со всех сторон. Не было недостатка и во всевозможных хитроумных планах и замечательных проектах. Но все это было ни к чему. Щупальца держали его крепко. Выхода у него не было.

Он ехал мимо неогороженных полей, все более удаляясь от Боннвиля, и постепенно гнев его остыл, на смену вернулись недоумение и апатия. Он не думал о том, что ждет его через час, не строил планов даже на завтрашний день. Он не знал что делать. Выхода у него не было.

Безучастный, обессилевший, чуть придерживая вожжи в отказывающихся сжиматься руках и уставившись неподвижным взглядом в просвет между лошадиными головами, он ехал по дороге, отдавшись на волю лошадей. Он смирился с судьбой. Ему ни до чего больше было дела. Да и что толку барахтаться. Выхода у него не было.

Упряжку он в свое время купил в Лос-Муэртос; и, чувствуя руки хозяина, лошади свернули на шоссе и направились к усадьбе Деррика.

Дайк в задумчивости не заметил этого и очнулся только, когда лошади, почуяв воду, остановились у водопойной колоды перед питейным заведением Карахера.

Дайк увидел, куда заехал, и вылез из телеги. А, в общем, все равно. Раз уж он отклонился так сильно в сторону, то может теперь добираться до дому и по шоссе. Расстояние одинаковое. Он медленно отпустил удила и, стоя рядом, наблюдал за тем, как пьют лошади.

— Просто не представляю, — бормотал он, — что теперь делать…

На пороге появился Карахер; его багровое лицо, рыжая борода и ярко-красный шейный платок на темном фоне дверного проема бросались в глаза особенно сильно. Он громко приветствовал Дайка:

— Здорово, сосед!

Дайк поднял глаза и вяло кивнул.

— Здравствуй, Карахер, — ответил он.

— Ну, рассказывай, — продолжал владелец заведения, подходя ближе, — что новенького в городе?

Дайк рассказал. Багровое лицо Карахера потемнело. Глаза его сверкнули из-под бровей красным цветом. В ярости он разразился целым потоком проклятий.

— Пришел, значит, и твой черед! — кричал он. — Выходит, эта компания не только против богатых фермеров ополчилась. Они и к беднякам не брезгуют в карман руку запустить. Ну, когда-нибудь они получат порцию свинца в живот. Так вечно продолжаться не может. Когда-нибудь они напорятся на смелого человека, который может и сдачи дать, который будет разговаривать с ними, держа в одной руке факел, а в другой динамитную шашку.

Он поднял вверх крепко сжатые кулаки.

— Боже милостивый! Когда я думаю обо всем этом, у меня в голове мутится, я в бешенство прихожу. О, если бы только народ понял, что он сила! Если бы только я мог пробудить его! Не в одном Шелгриме тут дело, есть и другие. Все эти наши магнаты, все эти мясники, кровопийцы — тысячи их! Но они еще свое получат! Сполна получат, дай только срок!

Бывший машинист и хозяин кабачка прошли в комнатку позади бакалейной лавки, где торговали вином, чтобы обсудить на досуге новое безобразие во все подробностях. Дайк, до сих пор не пришедший в себя, поглощенный своими мыслями, присел к одному из столиков, и Карахер, зная, что требуется в таких случаях, поставил перед ним бутылку виски и стопку.

Случилось так, что Пресли, ездивший в Боннвиль за почтой, решил на обратном пути заглянуть в лавку Карахера — ему надо было купить графитную смазку для велосипеда. Из комнатки, отделенной от лавки тонкой перегородкой, доносился разговор Дайка с Карахером. Дверь была полуоткрыта, и он отчетливо слышал каждое слово.

— Ну, выкладывай, — подгонял Дайка Карахер.