Спрингфилд (СИ)

За общагой железнодорожного института обнаружилось железнодорожное полотно. Бивис просыпался от грохота составов на своей верхней полке, потирал стояк и думал о Баттхеде. Он вставал, дрочил в туалете, плакал и шел поесть.

Вахрушка в общаге ковыряла ногти, ее лицо слипалось с подбородком и становилось, как размокший пельмень. Она смотрела на Бивиса с подозрением, как на потенциального преступника, и говорила, что пишет на него акт, потому что турникет сильно дергает или маску не до конца надевает, а у Бивиса — вьетнамские фантомы из детства, семейной общаги, и вот уже однорукий охранник шманает его на наркотики и водку, потому что в Тольятти все были наркоманы, а Бивис стоит и думает, лишь бы он сам не нажрался и ночью не заебал. Он повесил постер с Лос-Анджелесом. Бестолковые загорелые серферы прыгали в море с голливудских холмов. А потом пришла коменда и заставила его снять. Не положено приклеивать на обои. Качалку бессрочно закрыли на карантин, потом всю общагу. Это был грустный год — все скучали дома и умирали.

Однажды Бивис спросил мексиканца, бывал ли тот в США — в Лос-Анджелесе или Нью-Йорке. Мексиканец зачерпнул ложку консервированной фасоли, проглотил и смачно, широко открыв рот, протянул:

— Yeah.

— Cool?

— Fuck. A lot of psycho on the street.

— Точно Тольятти.

Пошел снег. Бивис подумал, что будет круто, если приедет грузовик Coca Cola под песню из новогодней рекламы. Тридцатого числа Бивис понял, что он не станет железнодорожником, потому что не понимает, зачем, а еще, что ему не с кем праздновать Новый год. Он купил в ларьке водку. Бивис пил, а Антонио ел фасоль. Они не разговаривали, потому что тоже неясно, зачем. Тогда Бивис решил в раз пятидесятый написать Баттхеду во «Вконтакте». Он знал, что ему не ответят, но почему-то хотелось.

«Дорогой Баттхед, пошел ты нахуй. Я очень скучаю. Качалку закрыли на карантин. Идти некуда. Встретимся в Лос-Анджелесе».

Он написал это, вышел на улицу и пошел в сторону ботанического сада. Когда он зашел достаточно далеко, он снял шапку, кроссовки — зимних сапогов по размеру у него не было — и куртку. Он допил, взял бутылку, как сверток с ребенком, лег в мягкий уютный сугроб и уснул, поджав ноги.

Утром он проснулся, а на улице было тепло, только сопли и руки дубовые, красные. Он отряхнулся, сильно себя поругал и пошел в общагу, чтобы переодеться из грязного в чистое. У него был план сбежать домой.