Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев"

Он качнулся в седле, испуская волны чудовищного перегара, от которого Елена тут же вспомнила старые легенды про самозагорающихся людей, пропитанных алкоголем.

— Все интереснее и интереснее, — сказал Раньян. — Но как здесь оказалась эта бочка?

— Э! — громко проворчал в пустоту кубический человек. — Сам бочка! И эта… тоже быдла!

Он резко махнул рукой, придавая сказанному вес и окончательность суждения. Раньян хмыкнул, не в силах сдержать улыбку. Очень уж забавным казался пузан, хоть и сыплющий оскорблениями.

«Дварф» тем временем привстал на стременах и трубным гласом провозгласил:

— Я барон…

Он осекся, рухнул обратно в седло, так что конь аж присел малость. Всадник горестно качнул головой, затем с обезоруживающей откровенностью развел руками, бормоча:

— Забыл… Ну, вот, опять… Слышь! Помогай, быдла… не зря ж я тебе плачу.

— Не платите, — тихонько сообщил депрессивный слуга. — Только обещаете.

— Зато кормлю! — резонно возразил безымянный «дварф». — А будешь выеживаться — и обещать перестану! Так что, напоминай, какой я нынче барон… Согласно заветам старых предков и… все такое…

Он пошатнулся в седле, махнул сосискообразными пальцами, будто хватаясь за воздух, и громогласно пожаловался:

— Не видишь, быдла дикая, тут бла-а-ародные люди. А ты сволочь университетская. Выгоню, с голоду подохнешь.

— Точно университет? — окликнул меланхолика Гаваль.

— Точно, — кивнул тот. — Только недоучился.

— Бывает, — вздохнул менестрель.

Барон без имени хотел пнуть слугу в спину, чтобы добавить энтузиазма, но вновь опасно качнулся и отвлекся, пытаясь сохранить равновесие. Студиоз-недоучка подошел ближе к воротам, глядя снизу вверх, и, вместо ожидаемого представления, негромко попросил:

— Наймите нас, а? Недорого возьмем. И боец отменный… Хоть выглядит неказисто.

— Казисто! — проорал барон, который, надо полагать, тугим ухом не страдал. — Самый казистый меч и конь по эту сторону реки! Как там ее… тоже забыл… Не, и не знал, бо запоминать ненужное брезгую! У меня для этого ты есть, бесполезный книгочей.

Он втащил из-за широкого пояса мятый берет и пару мгновений задумчиво смотрел на головной убор с видом человека, ищущего, куда бы высморкаться.

— А копье? — едва сдерживая смех, уточнила Гамилла. — Меч есть, конь есть, где же копье?

— Не конь, а Барабан! Он мне как… ик! брат. На собственных руках выкормил и вырастил! А копье было! — с готовностью кивнул «дварф», и борода колыхнулась как огромная мочалка. — Но давно. Я там… где-то… далеко в общем, одних быдлов защищать подрядился, эти чудозвоны навострячили винокурню, да и обнесли всю округу на зерно.

Барон тяжело вздохнул, вытер беретом потное лицо и напялил на макушку.

— Зерно? — удивился вполголоса Марьядек.

— «Мертвая вода», — предположила Елена. — Водка. Ее лучше всего гнать из зерна.

— Во! — барон поднял толстый палец к небу. — То есть я их сначала покрошил… мудаки меня грабануть решили на лесной тропке. Гы! Смешно было. А потом наняли. Расколотить пару дурных черепушек — вот и рекомендация для черепушек целых! Не, ну смешно же?

— Обхохотаться, — согласилась Елена.

— Ну вот… там копье по ходу и закончилось… Но уже потом. Когда городские пришли предъявы кидать. Или монастырские? Да, вроде поповские быдлы. Не, точно кто-то приходил. В общем, было копье. Хорошее… из четвертинок продольно «винтом» клееное… А теперь нет больше копья. Суи, скотина хлевная! Свин дикий и щетинистый…

Барон всхлипнул от жалости то ли к себе, то ли утраченному оружию. При упоминании «поповских быдлов» Кадфаль скривился, но промолчал. Бьярн же наоборот, неприкрыто ухмылялся, наслаждаясь внезапным представлением.

— Возьмем провиантом, если денег нет, — добавил переговорщик, сминая просительно колпак, прижатый к груди обеими руками.

Дестрие по имени Барабан перебрал ногами, совсем по-человечески вздохнул. Задремавший было «дварф» встрепенулся и немузыкально заорал, кажется, забыв, где находится:

Богом брошенный край, разоренный войной.

От конских подков ржавым облаком пыль.

Волчьей песней разносится ветер чумной,

Выдыхая из глотки болотную гниль.

За горбатой горой барабанная дробь,

Перекличка рожков и звучание флейт.

Вот, глядите! Смеющихся всадников строй

И, смеясь, их встречает беззубая Смерть.

— Эх, душевно поет, — прокомментировал Бьярн, вытирая заслезившийся глаз. То ли соринка попала, то ли ностальгия прошибла. Сизый же допел, вновь опасно качаясь из стороны в сторону:

Под язвительный говор крикливых ворон

Сотней копий щетинится загнанный день.

Щедро платят монету король и барон

За горячую кровь из разрубленных вен.

На одежде моей — изумруд и янтарь,

На мятежной душе — золотая тоска.

Я небрежно бросаю мешок с серебром,

Что развеет ночами печаль старика.

Бьярн, ухмыляясь в обвислые усы, закончил:

До утра будет слушать не спящий трактир,

Что за желтый металл нам и смерть нипочем.

Ненасытных кошелей зияние дыр

Мы заполним, сражаясь копьем и мечом.

Затем добавил:

— Барон бароном, но песня-то наемническая. Даже ловаг такую петь не стал бы ни за какие коврижки.