Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев"

На протяжении всей тирады маркиза стояла в неподвижности, будто статуя, и молча глядела на мужчину. Дождавшись, когда он закончит, она выдержала паузу еще четверть минуты, убеждаясь, что это и в самом деле финал. Затем Биэль сказала — и голос ее был пуст, как черепки разбитого кувшина, холоден, как вершины Столпов на восьмой месяц восьмого года:

— Любезный Курцио аусф Монвузен, я сочла бы превеликим одолжением с вашей стороны, если бы в дальнейшем вы не беспокоили меня своим вниманием. В любом виде. Преподношения, коими вы сочли меня одарить, будут возвращены. Найдите им более выгодное применение.

Не ожидая ответа и не интересуясь реакцией на произнесенное, она повернулась и ушла, чеканя шаг ногами в изящных туфлях. Курцио шагнул было ей вслед, на лице шпиона отразилась непередаваемая гамма чувств и желаний, однако все их почти мгновенно вытеснила гримаса уязвленной гордости. Монвузен стиснул зубы и едва ли не силой заставил себя остановиться. Набычившись, зло склонив голову он исподлобья наблюдал, как уходила маркиза, смотрел на ее прямую как солнечный луч спину, волну коротких темных волос над стоячим воротником.

И так двое людей, имея выбор, сделали его сообразно понятиям о достоинстве и личной гордости. Было ли это предпочтение мудро… кто знает. Во всяком случае, мужчина и женщина в ту пору сочли его единственно верным и возможным. А что они думали после, оказались ли терзаемы сомнениями, пресловутым вопросом «а если бы?..» — об этом никто не узнал, а если узнал, то никому не поведал.

'Для нас остается загадкой — какими соображениями руководствовался Курцио аусф Монвузен, составляя план спасения Короны. Действительно ли он был уверен, что иных способов нет? Искренне ли надеялся убедить сподвижников преступить ценности, воспитание и мораль сословия? Это, увы, нам узнать не суждено. Мы в силах лишь принять исторический факт, освещенный в тайной переписке Вартенслебенов и записке Шотана Безземельного Кааппе Фийамон. По ходу безукоризненно вежливого обсуждения, когда оппоненты благожелательно улыбались другу, больше всего желая перерезать сопернику горло, Император и совет, безусловно, одобрили военный поход на север, а также концепцию упразднения самостоятельного королевства Северо-востока. Однако категорически отвергли саму идею изоляции с последующей реконкистой.

В контексте борьбы за влияние в узкой группе ближайших сподвижников императора, Курцио аусф Монвузен безусловно выиграл. Ведь именно его предложения и расчетылегли в основу стратегии Готдуа, привели к решению начать полноценное завоевание «Красной полосы на белом щите». Однако во всеобъемлющем смысле Король шпионов так же, безусловно, проиграл — император отверг всю «футуристическую» часть плана. И, судя по дальнейшим действиям, лазутчик рассматривал этот проигрыш как главную неудачу своей жизни. Как печальный финал грандиозных амбиций перебежчика, рассчитывавшего на феерический взлет под владычеством более щедрого и дальновидного покровителя'

Курцио долго сидел, обхватив руками голову. Если бы его сейчас увидел какой-нибудь живописец, то немедленно схватился бы за бумагу и кусок угля, торопясь сделать набросок. Настолько выразительным в каждой черте стал образ полного крушения планов и чаяний. Монвузен выглядел как человек, потерявший все, надежду в том числе. Так длилось около получаса, и кто знает, что за мысли бродили в голове лазутчика?.. Затем Курцио встал, обмахнул платком кафтан, стряхнув отсутствующую пыль. Посмотрел в небольшое зеркало, с кривой ухмылкой отмечая дурное сочетание пудры, обрюзгшего лица и пота.

Что было дальше — также остается загадкой, поскольку не осталось ни свидетелей, ни воспоминаний о том, как Монвузен провел остаток ночи. Можно сказать лишь, что он делал некие записи, которые затем кропотливо сжег. А также составлял и отправлял через доверенных гонцов зашифрованные письма, причем посланники служили Монвузену лично, а не получали жалованье из императорской казны. Одно письмо, впрочем, он оставил в специальной шкатулке для секретаря, чтобы послание ушло с рассветом, без промедления. Адресовано оно было Его Величеству Оттовио Готдуа.

Еще Курцио достал из тайника мешочек, доверху набитый серебром островной чеканки. Монеты были не слишком старые и не новые, поистершиеся от долгого использования, однако не настолько, чтобы навлечь обвинение в умышленной порче с целью «напилить» драгоценного металла. В общем, то были «незаметные» деньги, безликие, как хороший шпион.

За час до позднего рассвета Курцио прошел тайным ходом в некий домик, затерянный на просторах большого парка. Там он, переодевшись в платье обычного горожанина, сел на коня. Путь Монвузена лежал в сторону Мильвесса, к морю и быстрым кораблям, что, несмотря на осенние бури, все же рисковали запрячь парусами грозный ветер. Бывшего шпиона ждал весьма долгий путь…