Справедливость для всех, т.I "Восемь самураев"

— Но… пусти! — Елена попробовала вырваться, Раньян усилил хватку, стиснув челюсти от боли. На высоком лбу проступили бисеринки пота.

— Нет, — повторил он сквозь зубы, резко и жестко. — Нельзя.

Елена посмотрела на него диким взглядом и открыла рот, чтобы высказать энергичные мысли, подходящие моменту. Скорее всего на этом ее связь с бретером и закончилась бы, потому что усталость, ответственность, обычный страх, сумма людских страданий и горя. увиденных по пути — все это за одно мгновение переплавилось, как в тигле, обернувшись вспышкой ярости. В таком состоянии говорят, не задумываясь о последствиях, и сказанное не часто удается простить, а Раньян был горд.

Но…

— Он прав, — Бьярн «поджал» Елену с другого бока, вроде бы и не напирая, но притом ощутимо нависнув.

— Он прав, — эхом повторил Кадфаль. Чуть подумал и добавил. — Уж поверь, я это знаю лучше всех.

Елена оглянулась на беженцев, что тащилисьдальше, не обращая внимания на вооруженных людей, с которыми только что разминулись. Женщина зашипела сквозь зубы, как настоящий тагуар, в глазах ее пылала злость.

— Много ртов. Отдадим еду, им хватит на считанные дни, — с хладнокровной безжалостностью разъяснял арифметику голода Кадфаль. — Не поможет. А у нас убудет. Где добыть провизию?

— Забрать, — проскрипел Бьярн, дергая рассеченным кадыком. — У других таких же бедняг.

— Купить… обменять… — выдавила Елена, чувствуя. как спазм перехватывает горло. Подступало мерзкое, уже знакомое ощущение, когда хочется рыдать, но слез нет.

— А что у нас есть на продажу или обмен? — с той же спокойной рассудительностью вопросил Кадфаль. — То, без чего мы не обойдемся?

Елена опустила голову, скрежеща зубами от ощущения космических размеров бессилия. Разум оценивал, взвешивал аргументы спутников и признавал их тяжелыми. Однако не все отмеряется холодным рассудком… Или все?

Елена оглянулась вслед беженцам, стиснув кулаки так, что коротко стриженые ногти впились в ладони. Лицо женщины превратилось в бледную маску. Раньян держал ее за руку, не ослабевая хватку.

— Достаточно, — глухо сказала Елена. — Отпусти.

Бретер повиновался, не говоря ни слова. Они зашагали дальше, и процессия снова растянулась длинной змеей, будто каждый странник хотел остаться наедине с собственными мыслями. Солнце карабкалось в небо, яркое, однако уже не слишком теплое.

Бьярн ушел вперед, исполняя роль дозорного. Елена мерно ступала, глядя перед собой.

— О чем ты думаешь?

Артиго подошел незаметно, и от вопроса женщина вздрогнула, едва не схватилась за меч.

— Что?

— О чем твои помыслы? — очень серьезно, не отводя пристальный взгляд, повторил мальчик.

— О справедливости.

— Для всех?

— Да. Я думаю, как ее можно обеспечить среди людей, которые считаются неравными от природы. По божьему установлению.

— Ты придумала что-нибудь?

Тон и слова мальчика казались… жутковатыми. Так сильно они контрастировали с видом чумазого отрока с неровно остриженными волосами.

Надо с ним поиграть во что-нибудь, невпопад подумала Елена. А то сплошные бегства и кровопролитие. Пусть Артиго во многом и похож на старичка в теле мальчишки, он все-таки ребенок то ли десяти, то ли одиннадцати лет. И, помнится, гонял тряпичный мяч с огромным удовольствием. А потом это едва не стоило жизни уже самой лекарке.

— Да.

Ответ ее был кратким и резким. Артиго помолчал немного, красноречиво давая понять, что ему этого недостаточно.

«Ну да, он же мой император, а я его фамильяр…»

— Я вспоминала… — Елена осеклась, поняв, что слишком глубоко задумалась и потеряла бдительность. Какие тут, к черту, воспоминания!

— Я думала, как привить идею справедливости для всех, когда мир изначально несправедлив, — повторила она, стараясь, чтобы это прозвучало естественно. — Когда справедливость отмеряется по происхождению. Следует внушить людям эту мысль, дабы те поверили в нее, приняли в качестве жизненного правила. И обеспечить веру… практически.

Артиго молчал, с терпеливой снисходительностью ожидая, когда его непосредственный вассал и фамильяр исполнит свой долг, посвятив господина в суть размышлений. Елена же с удивлением открывала для себя новое состояние формального подчинения вышестоящей инстанции, когда тебя удерживает не связь нанимателя и работника. Что-то подобное она переживала на Пустошах, но там всегда чувствовалась невидимая цепь угрозы. Подчиняйся — или будет плохо. Сейчас же…

Нет, серьезно, вот этот смешной и нелепый шкет — ее повелитель по всем писаным и неписаным правилам жизни Ойкумены? Тот, кто в принципе может приказать все, что угодно, хоть умереть за него — и она обязана выполнить указание? Это было… забавно. Снова рассудочное понимание местных устоев сталкивалось с укорененными в душе принципами, рождая ощущение несерьезности, карнавальности происходящего. Казалось, вот-вот мальчик рассмеется, тряхнув отрастающими вихрами, воскликнет «прикол! смешно ведь, да?» и все отправятся играть в тряпичный мяч.