Спор об унтере Грише

Бареншен побледнел, услышав крепкое ругательство, сорвавшееся с уст начальства. Но, так или иначе, дело лежало раскрытым на столе Вильгельми.

Разгневанный маленькой канальей, все еще надеясь, что она вот-вот постучит и захихикает, он терял время, положенное на обед, сидя в кресле, и то безучастно, то более внимательно перелистывал дело, которое коллега Познанский рекомендовал его вниманию.

Случай небезынтересный. Посредством двух-трех телефонных звонков легко установить тыловой суд, юрисдикции которого он подлежит. Направление делу дано правильное. Юридическая часть работает исправно у старого Лихова. Вильгельми — об этом свидетельствовала и его страсть к стройной, хорошенькой Эмили — умел разбираться в тонкостях. В канцелярии были и более полные дамы, которые, приехав сюда в надежде на веселые приключения, охотно составили бы компанию военному судье. На дерзком солдатском языке они именовались «офицерскими матрацами».

В конце концов, однако, Вильгельми отправился в казино в одиночестве и в скверном настроении, решив после обеда утешиться рюмкой-другой коньяку.

— Что, собственно, воображает эта особа?

Она строит ему глазки, дает иногда обнять себя, а потом снова ускользает. Может быть, она разыгрывает из себя даму из общества? Тогда придется, если иначе нельзя, заполучить ее, женившись на ней. После войны холостякам все равно придется, плохо. Ее величество оказывает давление на своего державного супруга, требуя льгот для женатых, — ведь солдаты всегда нужны будут кайзеру?

С восхищением взирает Вильгельми на своих сотрапезников, которых судьба послала ему в награду за неудачу с Эмили. Шиффенцан и Альбин Шиллес, две самые влиятельные фигуры современности, вместе с ним едят суп, щуку, ростбиф со свежей зеленью и рисовый пуддинг со сливками. Почтительно прислушивается Вильгельми к их смеху: они сыплют анекдотами. За черным кофе ему самому удается вставить словцо. Он рассказывает со всякими прикрасами забавную историю, — ведь любое судебное дело — это кусок жизни, — которую сегодня препроводили ему из дивизии Лихова.

— А, старый Лихов! — кивает, ухмыляясь, Шиффенцан. — Отец-командир!

— В самом деле, — уже не сдерживая смеха, подтверждает Вильгельми, — на этот раз они исписали кучу листов по поводу какого-то пленного русского!

Повелитель рабочей армии более чем в сто тысяч человек, насупив брови, иронически глядит на повелителя миллионной солдатской армии…

Вильгельми предоставляется слово, он остроумно и живо рассказывает.

— Перебежчик, задержанный полицией, оказался, уже после того как был вынесен приговор (согласно приказу такому-то), военнопленным, бежавшим из нашего лагеря. Дивизия произвела дознание и в настоящее время пытается через «Обер-Ост» найти суд, которому дело подведомственно, чтобы прихлопнуть парня за дезертирство.

Шиллес удивляется гибкости военного аппарата, который, будучи обременен столь важными задачами, в состоянии вникать в самые мелкие эпизоды жизни армии.

Шиффенцан, с сигарой в углу рта, положив руки на локотники кресла, переводит взгляд с одного на другого, затем слегка зевает, просит извинения, потягивается и говорит:

— Возможно, что я ошибаюсь, но, кажется, тут пахнет политикой. Было бы очень любезно с вашей стороны, господин военный судья, если бы вы сегодня, во второй половине дня, доложили мне это дело.

Вильгельми, обрадованный перспективой совместной с Шиффенцаном работы, восторженно кланяется несколько раз. Ну и повезло ему! В конечном счете Шиффенцан куда важнее, чем фрейлейн Пауз, а благодаря такой удаче он, может быть, заполучит и ее в свою холостяцкую кровать.

Книга четвертая ИСПОЛНИЛИСЬ СРОКИ

Глава первая. Старая любовь

Русскому лавочнику в Мервинске, скажем Вересьеву, столько приходится терпеть от людей и приказов, что его всегда душит едва сдерживаемая злоба, комом застревающая в горле.

И если он прикрикнет на какого-нибудь нехристя-еврея или крестьянку, зашедших в лавку не для того, чтобы купить, например, сала, а чтобы одолжить бечевку или расспросить о дороге, если он грубо накинется, ругаясь во всю глотку, на такого рода бездельников, отрывающих его от дела, то этим он лишь удовлетворяет свою насущную потребность: человек не в состоянии всегда скрывать свое раздражение — иной раз необходимо выплеснуть его наружу.

Владимир Николаевич Вересьев — в меховой шапке на лысой голове, хотя на дворе лето в самом разгаре, — стоит за неряшливым прилавком и осыпает ругательствами некрасивую женщину, которая терпеливо ждет у двери и с какой-то странной улыбкой выслушивает брань Вересьева.