Спор об унтере Грише

Германская марка уже больше не достигала довоенного уровня или даже ее собственного нынешнего курса в Цюрихе. Он ясно понимал, почему марка на этой нейтральной бирже немедленно поднималась в курсе на несколько пунктов, как только появлялась малейшая надежда на близкий мир, и снова падала, когда германские победы — победы в кавычках — предвещали продление войны. Вот почему он уже год брал взаймы у государственного банка все большие и большие суммы в марках. Он был уверен, что он-то лично войну выиграет, — и выигрыш получит наличными.

Теперь он шептался с Шиффенцаном по поводу предоставления ему, во имя блага отечества, двадцати — тридцати тысяч рабочих из жителей оккупированной области, ибо верховное командование вознамерилось наложить руку на его собственных рабочих, недовольных, ожесточенных, закрепленных за заводами. Они будут призваны в армию. Помимо всего, Шиллес выгадывал на еврейских, польских, литовских «роботах» добрую треть заработной платы. Кроме того, он желал (руководствуясь своей денежной теорией), чтобы ссудные кассы «Обер-Ост» выплатили родственникам этих новых рабочих часть заработной платы авансом. После заключения мира эти суммы будут попросту зачтены.

К этому времени они представят собою лишь около половины нынешней их стоимости, так что все беспрерывно притекающие к нему заказы на военные поставки — пушки, снаряды, рельсы, предметы вооружения, вагоны — в переводе на золото или швейцарские франки принесут ему сто восемьдесят процентов сверх нормальной прибыли. Этими своими тайными замыслами, гнездившимися в извилинах его изощренного мозга, он поверг генерала в удивление — истинное удивление!

Как два знатока, они беседовали обо всех этих планах, но единомышленниками они почувствовали себя лишь тогда, когда осторожно высказали друг другу свою ненависть к коллегам Шиллеса по рейхстагу и к их затеям по части подготовки мира.

Правда, рейхсканцлер — этот заумный моралист-философ, облачавшийся в свою майорскую форму лишь для чтения тронных речей, несомненно навредивший в начале войны стране своей декларацией о Бельгии и вредящий еще и поныне, — был накануне отставки. Но зато продолжают свои интриги депутаты центра и левых, домогаясь, по-видимому, министерских портфелей после заключения мира. Только военные власти поддерживают решительную программу патриотических партий, которые во имя будущего Германии не соглашаются ни на какие декларации, касающиеся возврата Бельгии.

Конечно, и речи быть не может о внутриполитических реформах, например, об отмене действующего прусского избирательного права, опирающегося на три цензовые группы собственников и представляющего одному Шиллесу приблизительно такую же силу в рейхстаге, какую имеют все три миллиона ныне сражающихся солдат. И он договорился с Шиффенцаном о помещении в армейских газетах ряда пламенных статей на тему о том, что действующая армия считает-де для себя оскорбительным, когда ей предлагают своего рода подачку за геройство, низводя тем самым основные права граждан на степень разменной монеты, которой пользуются в своих торгашеских сделках политические партии.

На мгновение они обменялись беглыми улыбками — бледный, худой, с черной бородой и тяжелыми веками магнат и розовый, мясистый Шиффенцан.

И затем поехали обедать.

Шиффенцан обычно обедал вместе со своими генштабистами, не дозволяя, однако, чтоб его дожидались. Было половина третьего — так много времени заняла у него беседа.

Столовая просторного казино, устроенного в бывшем небольшом дворце графа Браницкого, выглядела пустой, одинокой. В конце стола военный судья доктор Вильгельми с ожесточением поглощал жаркое.

Еще четверть часа тому назад он поджидал в опустевшем на время обеденного перерыва помещении своей душной канцелярии фрейлейн Эмили Пауз. Крошка Пауз, обладательница очаровательных ножек, как яркая звезда, блистала среди дам, которыми пришлось пополнить технический персонал канцелярии после отозвания многих писарей в действующую армию. Вильгельми ухаживал за фрейлейн Пауз. Смело рассчитав, что толстяк Вильгельми в конце концов женится на ней, она дразнила его, не позволяя ему целовать свое пикантное личико, и в то же время очень легкомысленно вела себя с одним из тех лейтенантов, которых господь бог уберег в Белостоке для развлечения молодых девушек. Будучи уверена, что в один прекрасный день она станет женой председателя областного суда, Эмили позволила себе сыграть с ним злую шутку. Обещав прийти к нему в половине второго с «делами», она тут же решила послать вместо себя этого противного унтер-офицера Бареншена, который тоже имел дерзость ухаживать за ней.

В половине второго, минута в минуту, она, нежно сверкнув глазами, всунула в руки унтеру первое попавшееся дело, выхватив его из запыленной груды залежавшихся папок и тщательно вытерев предварительно пыль на обложке.

— Господин военный судья еще до обеденного перерыва желает получить это дело.

Это было дело «Бьюшева — Папроткина тож».