Сполошный колокол

— Чего там! Погоди, сказать чего-то хотел… Поезжай-ка ты крестьян уговаривать. Пусть из лесов выходят. Довольно баклуши бить, пусть работают… Скажешь им: Хованский работникам защита.

— Слушаюсь!

Ордин-Нащокин ушел.

— «Слушаюсь»! — передразнил дворянина князь. — Поезжай-ка, протряси жирок.

Положил руки на свое брюхо и поморщился. Жирок не мешало самому протрясти — Афанасий Лаврентьевич был тощ, как борзая.

«Свищ!» — ругнул в сердцах Ордина-Нащокина и успокоился: в точку попал, теперь и поспать можно.

Дела Агриппины

Для деловых людей беды мирские — не помеха.

Агриппина, сестра Доната, времени зря не теряла. Настояла-таки на своем, переехала с матерью и сестрами в дом Емельяновых. Жили они, как прежде, на женской половине, жили замкнуто, своим очагом. Никто у них не бывал, кроме Вари. Донат уехал, ну а Варя с Пелагеей, свекровью своей, наведывалась.

Только ведь как ни берегись, а коли крыша над головой одна — не минула Агриппина нечаянной встречи с дьяком Волконского, с Григорием Дохтуровым.

Под стражей — не мед сидеть, а тут, на счастье, целый девишник прибыл в дом: девицы по двору гуляют, на базар каждое утро ходят.

Князь Федор Федорович Волконский был великий любитель хорошо поесть, а кормили его с дьяком одной солониной. Захотелось Дохтурову и перед князем отличиться, и со старшей из сестер, с красавицей, завести знакомство. Не знал дьяк, что того от него и ждали.

Вечером, спать уж начали укладываться девицы, вдруг — тук-тук! Агриппина, не мешкая, к двери, а это сам Дохтуров.

— Умоляю, милая девица, не погуби. Одна у меня надежда — на тебя.

— Что случилось? — испугалась Агриппина.

— Мой князь заболел от плохой еды. Нельзя ли купить на базаре мяса свежего да ягодок каких?

— Мясо дорого ныне! А ягодок нет, князь Хованский ягодки кушает… Сам небось знаешь: не токмо по ягоды сбегать — скот на выгон за город пустить невозможно.

Дохтуров деньги сует:

— Ладно, девушка милая, не сердись! Купи, чего сама знаешь.

— Хорошо, — согласилась Агриппина. — Я куплю, я и сварю. Есть придется с нашего стола князю. Наш стол — вдовый, мать моя — купеческая вдова. Не побрезгует князь?

— Господи, какое там побрезгует! За спасителей почтит вас.

Взяла Агриппина деньги, затворилась и никак сердце успокоить не может, сердце то упадет, то взлетит. Пригожий из себя дьяк-то. Да ведь и страшен был бы — все одно хорош, коли дьяк, коли московский, коли из самого Кремля.

День за днем. Еда хорошая. Люди молодые. Пошла промеж Агриппиной и Дохтуровым любовь. Доверился ей дьяк, заговорил о заветном — убежать бы из мятежного Пскова. Агриппина послушала его — и в слезы. Призналась честно:

— Плохо мне без тебя будет, Гриша. Прикипело к тебе сердце.

А Дохтуров к слезам женским непривычен, разжалобился.

— А без тебя мне бежать не к чему, — говорит. — Кто в беде люб, тот в хорошие дни вдвойне любый. Клянусь, убежим из Пскова — в тот же день под венец и в Москву на мирное житье, до скончания нашего века.

Обнялись они, а потом Агриппина сказала:

— Надо подождать, как приедет брат мой Донат. Он нам поможет.

— А скоро ли он будет?

— Про то не знаю. Его Гаврила-староста куда-то услал.

Старания Афанасия Лаврентьевича

Ордин-Нащокин с небольшим отрядом шел на юг, на Опочку, уговаривая крестьян переходить на сторону государя. В большом городе Опочке сидел воеводой Татищев. Был он человеком хитрым да к тому же еще и умным. Как во Пскове бунт учинился, Татищев, не давая разгореться в своем городе пожару, собрал представителей народа — не из тех, кого народ сам бы выбрал, но и не из тех, на кого меньшие люди косо глядели, — собрал попов, казаков, стрельцов, домовитых посадских людей. И собор этот решил верой и правдой служить Москве и к воровскому заводу не приставать.

Было бы совсем спокойно в Опочке, но князь Хованский потребовал от Татищева, чтобы прислал он к нему в полк самых верных стрельцов и всех дворян.

Вот и послал Гаврила Демидов навстречу опочкинскому воинству Доната с тремя сотнями конных стрельцов. Ехал с Донатом Томила Слепой. Знал Гаврила-староста, как силен Ордин-Нащокин в слове, кого хочешь в свою веру обратит. Ну, так ведь и Томила Слепой речист. Донат шел от деревни к деревне. В каждой останавливался, в каждой Томила мужикам правду говорил. А головы у мужиков были забиты новостями: одна хлеще другой.

Из Пскова гонцы едут — одно говорят, гонцы от Хованского — другое. Иван Сергушкин, собрав с полтысячи крестьян, пошел к Опочке дворян жечь — о крестьянской правде толковал, о том, что нет на земле важнее человека, чем крестьянин. Вслед за Сергушкиным пожаловал Ордин-Нащокин. На колени перед народом вставал, молил опомниться, не нарушать единство русской силы, враги на землю Русскую глядят жадно. Торговые и бродячие люди про Литву и Польшу говорили: одни хорошо, другие страшно. А теперь вон Томила Слепой — мятежа заводчик — кричит, чтобы славу Псковской земли в грязь ногами не втаптывали сами же псковичи.

Кого слушать? Кому верить?