Читаем Сполошный колокол полностью

Слушал князь Василий Петрович и помалкивал: попал как кур во щи. Не на воеводство приехал, а в тюрьму.

Донат, охранявший со своим десятком воеводу, спросил у Собакина:

— А где нам теперь быть?

Собакин не ответил.

Донат повернулся ко Львову, но князя опередил Гаврила:

— Ступайте домой, ребятушки. Отдохните. Когда нужда будет, мы вас кликнем.

Донат поглядел на красных от бешенства, но вдруг таких молчаливых воевод и сделал выбор.

— По домам! — приказал он стрельцам, а сам поехал к Максиму Яге.

Максим Яга встретил его сурово.

Он привел Доната на крутой заснеженный берег Великой и, повернув лицом ко Пскову, приказал:

— Смотри!

В синем небе сияли золотые головы церквей! Их было множество. Словно сели на верхушки заснеженного каменного леса золотые птицы.

Солнце клонилось на закат, и снега вокруг Пскова лежали чистые, розовые, как нетронутые пеленки для новорожденного ребенка. А дальше двумя горбатыми орлиными крыльями подступали к городу сизые вековечные леса.

— Что ты видишь? — спросил Максим Яга.

Донат вздрогнул: вот так же спрашивал его дядя в первый день свободы. Донат был гордый малый, он не глянул в глаза старому стрельцу, чтоб уловить в них стариковское желание и сказать то, чего хотели слышать.

— Я вижу большую землю, — ответил Донат, — и сказочный город на этой земле.

— Скоро сказка кончится, — торжественно и печально сказал Максим Яга. — Скоро город-сказка станет вновь городом-воином.

Донат просиял:

— На нас идут враги? Быть войне?

— Война — это не радость, сынок. Война — это горе. Будут палить пушки, и Псков, страдая от голода, будет задыхаться в пожарах.

Старик говорил правду, но Доната не пугали слова о трудностях. Он жаждал настоящего дела. А единственно стоящим делом он считал бой.

— Отец, скажи, откуда напасть — поляки, шведы, немцы?

— Нет, сынок, война идет с востока.

— С востока? Но на востоке Новгород.

— И Москва.

— Москва?

Лицо у Доната сморщилось, будто его уже проткнули пикой. Этого он не мог себе представить — воевать с Москвой. С царем, которому он служит. С той единственной землей, куда стремился отец, бросив процветающее дело.

— Приехал в монастырь чернец Пахомий. Он ездил в Москву проведать тайно, как Москва примет челобитчиков Пскова и как она ответит.

— Ответ Москвы — война?

— Государь собирает войско… Сынок, я хотел потихоньку-помаленьку передавать тебе тайны владения оружием. Но дни войны близки, а потому я сегодня покажу тебе два заветных моих секрета…

И Донат вдруг подумал про себя, вспоминая пана Гулыгу: нежный теленок двух маток сосет.

Один прием у Доната никак не получался, а другим он овладел сразу же. Выждав момент, нужно было шагнуть к противнику под его вооруженную саблей руку и следующими двумя маленькими шажками оказаться у противника за спиной, самое удивительное, старый Максим Яга оказался подвижным, как угорь.

Разучив прием, друзья отправились в монастырь. Зашли в палату, где стоял ларец с казной. При казне — стрелец, в дверях — другой. Вот и вся охрана. Максим Яга сменил караульщиков и пригласил Доната в трапезную отобедать. Есть молодому стрельцу не хотелось. Распрощался. Занятия отвлекли, но стоило остаться одному, сворой набросились его вопросы, и был среди них неумолимый: «Неужто саблю придется в русской обагрить крови?»

Мелькнула мысль: «Уйду в монахи!»

Дал шпоры коню. Засвистал морозный ветер. «Все к черту! Будь что будет! Я люблю, и нет важнее дела под солнцем». Проскакал с версту. Рванул повод на себя. Конь встал.

— Как же так? — спросил Донат вслух. — Почему я должен драться с русскими?

Заметался. У кого спросить совета? У Максима Яги? Но Максим просил быть подальше от псковских дел, а сегодня показал тайный удар. Верит, что Донат в битве с Москвой будет на стороне Пскова… Склонить голову у Пани на груди? Но она шпионка Ордина-Нащокина. Она полячка. Ей ли не повеселиться, когда русские будут бить русских?

Вспомнил старичка, с которым сидел в тюрьме. Этот вразумил бы, но где он теперь? Донат, занятый своей бедой, даже имени его не спросил, а тот и не сказал.

Сошел с коня.

— Ты, что ли, мне ответишь, бессловесная тварь?

Ярость нахлынула, как ливень. Держал коня за узду и бил его кулаком по морде.

«За что? — кричала в нем совесть. — За что бьешь невинную тварь?»

Прыгнув в седло, кровавя узду, бешено крутился на одном месте, гнал коня в сугробы и наконец упал головою на гриву и расплакался.

Во Псков Донат приехал спокойный. В нем даже мать не углядела бы перемены, да и что углядишь, когда трещина разорвала надвое душу.

<p>Странный урок</p>

Донат привел коня в конюшню. И никак не мог расстаться с ним. Ухаживал, как за больным. Гладил, вычесывал, кормил с рук.

В конюшне было тепло. Пахло сеном, ремнями.

Конь принимал ласки настороженно, но вдруг положил голову Донату на плечо, и тот понял — прощен.

Обрадовался. И — к Пани!

Взволновать любимую нежданным появлением. Есть ли радость большая? Донат бесшумно снял оружие. У самой двери его остановили голоса. Говорил мужчина! Ревность — как розга по лицу. Но голос-то Гулыги.

Донат перевел дух, взялся за ручку двери и услышал, как пан Гулыга сказал:

Перейти на страницу:

Все книги серии Великая судьба России

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза