Слушал князь Василий Петрович и помалкивал: попал как кур во щи. Не на воеводство приехал, а в тюрьму.
Донат, охранявший со своим десятком воеводу, спросил у Собакина:
— А где нам теперь быть?
Собакин не ответил.
Донат повернулся ко Львову, но князя опередил Гаврила:
— Ступайте домой, ребятушки. Отдохните. Когда нужда будет, мы вас кликнем.
Донат поглядел на красных от бешенства, но вдруг таких молчаливых воевод и сделал выбор.
— По домам! — приказал он стрельцам, а сам поехал к Максиму Яге.
Максим Яга встретил его сурово.
Он привел Доната на крутой заснеженный берег Великой и, повернув лицом ко Пскову, приказал:
— Смотри!
В синем небе сияли золотые головы церквей! Их было множество. Словно сели на верхушки заснеженного каменного леса золотые птицы.
Солнце клонилось на закат, и снега вокруг Пскова лежали чистые, розовые, как нетронутые пеленки для новорожденного ребенка. А дальше двумя горбатыми орлиными крыльями подступали к городу сизые вековечные леса.
— Что ты видишь? — спросил Максим Яга.
Донат вздрогнул: вот так же спрашивал его дядя в первый день свободы. Донат был гордый малый, он не глянул в глаза старому стрельцу, чтоб уловить в них стариковское желание и сказать то, чего хотели слышать.
— Я вижу большую землю, — ответил Донат, — и сказочный город на этой земле.
— Скоро сказка кончится, — торжественно и печально сказал Максим Яга. — Скоро город-сказка станет вновь городом-воином.
Донат просиял:
— На нас идут враги? Быть войне?
— Война — это не радость, сынок. Война — это горе. Будут палить пушки, и Псков, страдая от голода, будет задыхаться в пожарах.
Старик говорил правду, но Доната не пугали слова о трудностях. Он жаждал настоящего дела. А единственно стоящим делом он считал бой.
— Отец, скажи, откуда напасть — поляки, шведы, немцы?
— Нет, сынок, война идет с востока.
— С востока? Но на востоке Новгород.
— И Москва.
— Москва?
Лицо у Доната сморщилось, будто его уже проткнули пикой. Этого он не мог себе представить — воевать с Москвой. С царем, которому он служит. С той единственной землей, куда стремился отец, бросив процветающее дело.
— Приехал в монастырь чернец Пахомий. Он ездил в Москву проведать тайно, как Москва примет челобитчиков Пскова и как она ответит.
— Ответ Москвы — война?
— Государь собирает войско… Сынок, я хотел потихоньку-помаленьку передавать тебе тайны владения оружием. Но дни войны близки, а потому я сегодня покажу тебе два заветных моих секрета…
И Донат вдруг подумал про себя, вспоминая пана Гулыгу: нежный теленок двух маток сосет.
Один прием у Доната никак не получался, а другим он овладел сразу же. Выждав момент, нужно было шагнуть к противнику под его вооруженную саблей руку и следующими двумя маленькими шажками оказаться у противника за спиной, самое удивительное, старый Максим Яга оказался подвижным, как угорь.
Разучив прием, друзья отправились в монастырь. Зашли в палату, где стоял ларец с казной. При казне — стрелец, в дверях — другой. Вот и вся охрана. Максим Яга сменил караульщиков и пригласил Доната в трапезную отобедать. Есть молодому стрельцу не хотелось. Распрощался. Занятия отвлекли, но стоило остаться одному, сворой набросились его вопросы, и был среди них неумолимый: «Неужто саблю придется в русской обагрить крови?»
Мелькнула мысль: «Уйду в монахи!»
Дал шпоры коню. Засвистал морозный ветер. «Все к черту! Будь что будет! Я люблю, и нет важнее дела под солнцем». Проскакал с версту. Рванул повод на себя. Конь встал.
— Как же так? — спросил Донат вслух. — Почему я должен драться с русскими?
Заметался. У кого спросить совета? У Максима Яги? Но Максим просил быть подальше от псковских дел, а сегодня показал тайный удар. Верит, что Донат в битве с Москвой будет на стороне Пскова… Склонить голову у Пани на груди? Но она шпионка Ордина-Нащокина. Она полячка. Ей ли не повеселиться, когда русские будут бить русских?
Вспомнил старичка, с которым сидел в тюрьме. Этот вразумил бы, но где он теперь? Донат, занятый своей бедой, даже имени его не спросил, а тот и не сказал.
Сошел с коня.
— Ты, что ли, мне ответишь, бессловесная тварь?
Ярость нахлынула, как ливень. Держал коня за узду и бил его кулаком по морде.
«За что? — кричала в нем совесть. — За что бьешь невинную тварь?»
Прыгнув в седло, кровавя узду, бешено крутился на одном месте, гнал коня в сугробы и наконец упал головою на гриву и расплакался.
Во Псков Донат приехал спокойный. В нем даже мать не углядела бы перемены, да и что углядишь, когда трещина разорвала надвое душу.
Странный урок
Донат привел коня в конюшню. И никак не мог расстаться с ним. Ухаживал, как за больным. Гладил, вычесывал, кормил с рук.
В конюшне было тепло. Пахло сеном, ремнями.
Конь принимал ласки настороженно, но вдруг положил голову Донату на плечо, и тот понял — прощен.
Обрадовался. И — к Пани!
Взволновать любимую нежданным появлением. Есть ли радость большая? Донат бесшумно снял оружие. У самой двери его остановили голоса. Говорил мужчина! Ревность — как розга по лицу. Но голос-то Гулыги.
Донат перевел дух, взялся за ручку двери и услышал, как пан Гулыга сказал: