Спойлер: умрут все

— «Та сторона». Так я называю пространство воображения… Не соглашусь. Мы слишком полагаемся на разум. При этом одни люди сызмала наделены воображением, другие его лишены начисто. И те, и другие придумывают истории.

— Воображение присуще всем детям, — заспорила Женя. — Просто не все его развивают. Я вот в детстве представляла, что буду актрисой. Потом подросла и… Внешность у меня не голливудская. А за «ведьмин глаз» меня бы в средние века и вовсе сожгли на костре.

Янковский взглянул на неё с недоумением. Женя приподняла очки.

— Двойной зрачок.

— Лишись вы воображения, не смогли бы читать ничего, кроме бухгалтерской отчётности. Бьюти-блогеров, в лучшем случае, — невозмутимо заметил Янковский.

— Я читаю договоры, — усмехнулась Женя кисло и покосилась на часы. Минут десять — и пора сворачивать беседу.

— Сочувствую, — сказал Янковский и вновь потёр висок.

Повисла пауза. Женя хотела воспользоваться ею, чтобы взять автограф и начать прощаться. От штруделя осталась одна корочка. Женя набрала воздуха для: «К сожалению, мне пора», как вдруг Янковский опомнился:

— Я начал писать в детстве, после того как прочитал «Машину времени» Уэллса. До чёртиков перепугался морлоков. Не мог спать без света, когда думал о них — и всё же перечитывал книгу раз за разом. Увы, в советские времена приходилось попотеть, чтобы достать фантастику, а уж хорроры и вовсе не издавались. Разве что Гоголь. Или, если повезёт, найдёшь в библиотеке Эдгара По. Про Стивена Кинга, Лавкрафта или Клайва Баркера я узнал аж после Перестройки. И я решил: если не могу читать то, что мне нравится, надо написать это самому. За летние каникулы извёл три общих тетради. Когда стал постарше, сжёг — детский лепет, проба пера, не жаль. Надолго оставил это дело и вернулся к сочинительству лет пять назад, когда понял, что смертельно устал от своей профессии. На меня словно напирали изнутри те пласты слов, которые скопились за годы творческого воздержания. В один прекрасный день я сел за стол, включил ноут и начал писать. Так родился «Город самоубийц». Закончив «Город», я сразу же принялся за следующую историю. Ею оказался «Кусака». В итоге набралось на целый сборник, который я издал на свои и который вы имели честь дочитать. Сейчас я замахнулся на роман.

— Это здорово! — Женя неосознанно коснулась его запястья. У неё часто потели ладони, но Янковский не одёрнул руку и даже не вздрогнул. Волна благодарности обдала её сердце теплом. — Продолжайте писать, не бросайте!

— И в мыслях не было. Когда я пишу, я проявляю себя в этом мире. Это лучшее, что я могу. Если я прекращу — на что вообще я годен?

— Настанет время и критики захлебнуться своей желчью!

По лицу Янковского пробежала тень.

— Моя мама умерла из-за опухоли мозга, — сказал он. Жене показалось, будто над столиком пронёсся порыв морозного ветра, прямиком из грядущего декабря. Разметал крошки с тарелки, шуганул снующих на веранде воробьёв, сжал горло ледяной хваткой. — Её мучили головные боли, а так называемые врачи не могли найти ничего. Пока опухоль не стала неоперабельной. Лекарства не помогали снять боль. Мама умерла, крича.

— Господи. — Женя прижала ладони к груди. — Мне страшно жаль…

— Года два назад у меня стала сильно болеть голова, — продолжил писатель. Взгляд его остекленевших глаз застыл поверх лба собеседницы. — Точно второй желудок, который бесконечно и мучительно выворачивает. Не так давно я начал видеть синие вспышки. Пока мы беседовали, я насчитал четыре. Поэтому не думаю, что у меня хватит времени дождаться признания критиков.

— Господи, — повторила Женя. — А врачи, что они говорят?

— Я к ним не ходил. И не собираюсь.

— Но почему?!

— Потому что к ним ходила моя мама. — Янковский опустил взгляд на лицо Жени. Отсутствующее выражение ушло из его глаз. — И потому что я не хочу знать. Я хочу успеть закончить роман. Если поднажму, закончу до середины октября. Он называется «Крысиные Зубы». О бессметном монстре, который жаждет прорваться в наш мир и уничтожить его.

— Нет. Нет-нет-нет, вы должны показаться врачу. Не здесь, так в Москве. Вдруг это обычная мигрень и бояться нечего!

— Я и не боюсь, — ответил писатель. — Я не стану. Будет как будет. Никто не живёт вечно.

— Но если врачи помогут… Подумайте, сколько историй вы могли бы написать!

— Или превратиться в голову на палке после того, как хирурги покопаются у меня в мозгу.

Янковский вскинул руку, подзывая официанта.

— Было приятно пообщаться, Евгения, — сказал он, расплатившись и ссыпая чаевые мелочью в жестяной кувшинчик с чеком. — Ещё раз благодарю за тёплые слова. Давайте я подпишу книгу и будем прощаться. Роман ждёт.

— Я очень надеюсь, что вы ошиблись, — сказала Женя, когда автор вывел на внутренней стороне обложки витиевато-трогательное: «Моей преданной и единственной поклоннице с пожеланием неиссякаемой удачи, Я». — А критики… знаете, да пошли они в одно место.

Губы Яновского впервые тронула лёгкая улыбка. Немного печальная, но — неподдельная и очень милая. Сердце Жени сжалось.

— Не грустите, — ободрил он, возвращая книгу.