Спойлер: умрут все

Вадим помнил. Селифонкин, Человек-невидимка, как его окрестили газетчики. Наставления матери: «После школы сразу домой; вчера опять старшеклассница пропала». Несчастных девушек в итоге нашли… то, что от них осталось, и, по мнению Вадима, для родителей школьниц неведение было бы лучше знания. Последней жертве маньяк кусачками отхватил язык и пальцы на руках, раскалённой проволокой проткнул глаза и барабанные перепонки. Запер без еды в своём чудовищном гараже, переделанном под пыточную с обитыми звукоизоляцией стенами, и наблюдал, развалившись в кресле и пожирая бутерброды, как из неё уходит жизнь. Селифонкин работал слесарем, но душа его тянулась к ремеслу иного рода — извращённому и монструозному. Из частей тел замученных Невидимка составлял инсталляции. Ими был увешан весь гараж. Именно смрад гниющих «шедевров», который стало невозможно скрывать, в итоге помог раскрыть чудовищную тайну. Невидимку заперли в дурняк, но его гаражом пугали друг друга поколения детей. Может, пугают до сих пор.

— Да, — сипло выдавил Вадим. Он внезапно почувствовал себя на четверть века моложе. Ему снова десять, и он до бессонницы боится историй про гараж, в запечатанной вонючей пасти которого по ночам слышатся скрипы — шаги крадущегося маньяка — и рыдания девушек. Боится каждой страшной байки, рассказанной в темноте, потому что верит.

— Во-от, — вернулся к истории дядя Митя. — Наши старшие, кто давно работал, тогда и смекнули: без неё не обошлось. Я у Чаргалова стажировался, он мне и рассказал. Ага. Царствие ему небесное. Предупредил, что если встречу — сразу чтоб взгляд отводил. И упаси боже в неё входить. Иначе… Всякое бачили. Зайдёшь — и не выйдешь. А то и выйдешь… — Он обрубил конец фразы взмахом руки. — Она, вишь, ежли появляется, вскорости всякая беда твориться начинает. Дичи и без неё хватает, ну а коль что из ряда вон пошло, сразу ясно: вернулась, окаянная. На станкозаводе, слыхал, инженер работяг положил из ружжа? Она, не иначе. Ты ещё заявляешься и про неё пытаешь. Видал, значится?

Горло Вадима сдавила невидимая

(Невидимка)

рука. Ответить ему удалось только со второго раза:

— Видал.

Дядя Митя сокрушённо покачал головой.

— Хорошего мало.

— А вы её видели?

— Боженька оборони. — Дядя Митя суетливо перекрестился.

— Но поверили другим?

— А чего ж нет-то? — изумился дядя Митя простодушно. — Это вы, городские, ни в бога, ни в чёрта не верите, в науку одну, ага. А я про одних колдунов нашенских, деревенских, как начну сказывать — держите семеро.

Вадим не желал слушать про колдунов — особенно на ночь — и спешно вернул старика к теме:

— Значит, опасно это… встретить «четвёрку»?

Вопреки желанию, пред ним возник образ Новицкого, высоченного, как Голиаф, если взирать на него, скорчившись за креслом. «Ты видел её. Ты отмечен». Сердце Вадима наполнилось горячей тяжестью, камнем ухнуло в желудок.

— Не обязательно, — произнёс собеседник. Вадим подумал, что из дяди Мити никогда не вышел бы рекламный агент — так неуверенно прозвучал ответ. — Чаргалов видал, и обошлось.

«Царствие ему небесное», — колокольным эхом откликнулись в голове Вадима недавние слова водителя.

— Глядишь — и пронесёт. Главное, не думай о ней. И найти не пытайся. Не ровен час, откликнется.

Старик отступил на шаг. Едва ли осознанно — но Вадим отметил.

— Вишь, она… неспроста является, — добавил дядя Митя неохотно. — А коль появилась, бачут, ей мешать не надо. Селифонкин, инженер тот с завода… Ежли остановить таких раньше, чем она решит, что достаточно… наполнилась… ещё хуже станется, понимаешь? Голод случится иль мор. А то и война. Ага.

— Из-за автобуса, который раскатывает в каком-то Жопосранске? — нервно хмыкнул Вадим. Скепсис наконец прорвался, отчего страх стал лишь горячее.

Погружённое в темень лицо старика скомкала кривая усмешка.

— Херов как дров! Своя «четвёрка» в каждом городе есть.

(Есть? Ест?)

— Иль это она одна, сразу и всюду. Кто как считает.

Он оглянулся на пятачок фонарного света, трепещущий меж ломтями тьмы.

— Пошпирлял я. Венька хватится, озвереет. Ага.

— Он мне чуть лоб не пробил банкой, — попытался разрядить обстановку Вадим.

— Хотел бы — пробил. Уж ты не сумлевайся.

Вместо прощанья дядя Митя, помявшись, бросил через плечо:

— Усёк? Её заприметишь — не глазей, а лучше забудь совсем. Узнал — и ладушки, а теперича угомонись. Как жил, так и живи. Тогда обойдётся.

— Ага, — закончил за него Вадим и добавил вполголоса: — Ещё бы я мог жить так, как жил…

Уходящий вскинул руку, но не для прощания, а чтобы выбить нос. Звук спотыкающихся шагов старика вяз в сырости прибывающего снежного киселя.

Не дожидаясь, пока шаги — единственный знак присутствия другого человеческого существа в этих безжизненных декорациях, прикидывающихся автобусным парком, — угаснут, Вадим заторопился прочь. Его некогда пышущее жаром сердце задубело, он продрог до костей, но едва это осознавал.

***