Утро плавно перешло в день. В комнате воцарилась скучная тишина, изредка нарушаемая лишь скрипом открывающейся и закрывающейся двери да музыкальным перезвоном часов по всему дому.
Пропавшие часы Энгуса… В них должен таиться ключ к разгадке. Я обводила взглядом комнату, задерживаясь то на одном лице, то на другом. Но на самом деле слышала и видела лишь Энгуса.
Теперь Годфри вышел из комнаты. Гарри читал книгу. С того места, где я сидела, название казалось написанным кириллицей. Я мрачно улыбнулась — Гарри держал книгу вверх ногами.
А вот и еще один любитель литературы. Годфри вернулся из библиотеки с увесистым томом "Искусства на протяжении веков" — размером с надгробный камень.
— Он у меня такой эстет! — Его матушка похлопала меня по коленке. — Я всегда считала, это образцовой чертой в мужчине. Верный признак чувствительной натуры. А из чувствительных мужчин получаются отличные мужья, вы не согласны, милочка?
Я рассеянно кивнула, наблюдая за враждебным выражением, застывшим на лице Гиацинты. Минерва прикорнула у нее на коленях, и старушка ласково поглаживала собаку по голове, ясно показывая, что никому не даст ее в обиду. При этом Гиацинта не сводила глаз с Примулы, которая склонилась над вязанием. Дамский угодник, мистер Дизли, сидел рядом с Гарри, созерцая свои башмаки. Берти устроился на подстилке Минни. Что за "нехорошую вещь" он хотел мне сказать?
Часы на каминной полке остановились, и это произвело эффект, сравнимый разве что со взрывом бомбы на Пиккадилли в час пик. Примула завела часы, маятник принялся мерно отсчитывать секунды, и мы вновь погрузились в тягостное молчание. После того как инспектор вызвал Шанталь, я задремала. Кто–то укрыл меня пледом. Кто–то, пахший лосьоном после бритья и дождем.
Мне снился сон.
…Сквозь пятнистую тень Тропы Аббатов навстречу шел Энгус. Он был далеко, и я не могла разглядеть его лицо, но хорошо видела руки. Они сжимали обрывки бумаги. Налетел ветер, и бумажные клочки, на каждом из которых была написана буква, взмыли к верхушкам вязов. Я знала, что буквы складывались в имя, но мне было страшно поднимать голову. Потому что я знала кое–что еще: на одном из старых вязов кто–то висит…
Очнувшись с судорожным всхлипом, я обнаружила, что пальцы мои впились в плед. В библиотеку тем временем отправился Страш. Гиацинта и Примула даже не предприняли попытки перекинуться словом или хотя бы обменяться взглядами, но на лицах их была написана тревога, граничащая с паникой.
Прошло еще полчаса. Часы показывали четверть третьего. Наконец дверь отворилась, но на пороге стоял вовсе не Страш. В гостиную вошел тот самый полицейский с лицом воскового истукана из коллекции мадам Тюссо. Не окажем ли мы инспектору любезность и не согласимся ли на личный обыск? Дам осмотрит женщина–полицейский, которая прибыла из Уорика.
Никто не возражал. Да и кто бы посмел, не опасаясь навлечь на себя подозрения? А голос миссис Гранди и вовсе был полон нескрываемой радости:
— Непременно напишу в "Таймс"!
Я не простила Гарри. Я никогда его не прощу, но от жалобного взгляда в его сторону удержаться не удалось. Эти неприятные женщины в форме, с короткой стрижкой и руками–обрубками… я видела по телевизору, как они раздевают и обыскивают. Но в действительности все оказалось не так уж и ужасно. Меня препроводили в соседнюю комнату, где вполне симпатичная блондинка охлопала меня с ног до головы, попросила вывернуть карманы и весело объявила:
— Все, спасибо, дорогуша!
После обыска нам наконец предоставили свободу. Поначалу мы стремились по–прежнему держаться стадом, но когда Гиацинта предложила всем перекусить, атмосфера почти разрядилась. Шанталь отправилась на кухню, и я, не знаю уж почему, поплелась следом.
— Пришла помочь? — едко поинтересовалась Шанталь. — Или проследить, чтобы я не дала деру? Прости. — Она невесело рассмеялась. — Сама же предложила перемирие, и сама же начинаю по новой.
— Ты ведь испугалась, когда смотрела в свой магический кристалл? — Я развернула пачку масла.
— Не уверена, действительно ли я что–то видела. Возможно, это была просто, реакция на чувство вины.
— Чувство вины? Что ты имеешь в виду? Не хочешь же сказать, что…
Шанталь нарезала хлеб.
— Что я убила твоего друга Энгуса Гранта, чтобы сделать тебе гадость?
— Нет, я совсем о другом. Чувство вины… Это я во всем виновата. Не будь меня здесь, может быть, Энгус не стал бы ни во что вмешиваться…
Губы мои задрожали.
— Наверное, я тоже сыграла свою роль… — Шанталь отложила нож и грустно посмотрела на меня.
— Какую? Полагаешь, убийца мог счесть тебя отличным козлом отпущения из–за Тессаила и старого проклятия?
— Я думала над этим, но нет… я чувствую свою вину потому, что сестры Трамвелл так чудесно относятся ко мне, а…
— Чепуха! Ты ведь столько работаешь.