Список войны

— Кто куда… Часть — на покосе, часть на разъезд за водой уехала. Скажите, а правда, что Гитлер на нас напал? И война уже пять дней идёт. Правда?

— Правда, — устало подтвердил посыльный, сел на ступеньку рядом с Шуриком, провёл ладонью по пыльному и потному лицу, оставив на лбу и щеках грязные полосы. — Не найдётся у тебя, парень, воды? Пить ужасно охота.

Шурик молча поднялся, сходил в правление, принёс кружку с водой.

— Спасибо, друг, — кивнул посыльный, выпил кружку залпом. Притиснул ладонь к губам, вытирая их. — А теперь нам с тобой нужно решить задачу государственной важности. Надобно собрать всех никитовских мужиков. Я, вишь, вон, — он похлопал рукою по брезентовой полевой сумке, — повестки привёз. — Помолчал. Добавил тихо, задумчиво, будто бы прислушиваясь к самому себе: — На фронт пора мужикам. Всеобщая мобилизация. Тебе-то сколько лет?

— Шестнадцать.

— Дай бог, чтоб до тебя очередь не дошла.

На следующий день в райцентр уехала на телегах первая партия мобилизованных. Не прошло и недели, как Никитовка заметно опустела: остались в деревне бабы, седобородые сивобровые деды, морщинистые древние старушки, да пацанва — Шурик Ермаков, окончивший девять классов и перешедший в десятый, человек восемь его ровесников, да те, кто много моложе, кто ходить ещё по земле толком не научился. Этих было побольше.

Спустя месяц и женщины стали уходить на фронт вслед за мужиками. Поначалу всем казалось, что война будет короткой, весёлой, чем-то вроде развлекательного фильма, которые быстро кончится — не успеешь и побывать на фронте, как скомандуют: «Отбой!» Но вот над Никитовкой прогремел первый гром, разваливший ясное дневное небо на несколько черепков, будто глиняный горшок: немцы разбомбили эшелон, шедший на фронт, и заусенчатым осколком был убит один из никитовцев, неприметный вялый парень, — в деревню пришла телеграмма и скорбный тяжёлый плач пошёл по Никитовке, передаваясь от дома к дому, от двора ко двору. Все ощутили вдруг, что война будет страшной, затяжной и что немало ещё кровушки прольётся.

В Никитовке было всего два слабосильных детекторных приёмника — эти чёрные, крытые лаком коробки с ручками и винтами настройки, требовали мощных антенн. Работали они хреново, звук в наушниках был едва различим. Поскольку всю вторую половину июня, начиная с восемнадцатого числа, никитовские мужики были на покосе, никто радио не слушал — вот деревня и проворонила начало войны, узнала о ней вон когда! Сейчас же зевать было никак нельзя, поэтому Шурик Ермаков собрал у себя во дворе пацанов. Был Шурик невысок ростом, угловат, как и всякий парень в его возрасте, узкоплеч, хотя грудь имел крепкую, выпуклую, с прочными крупными ключицами. Каждое утро Шурик занимался с гирей-полупудовкой, до полусотни раз подшвыривал её вверх словно варёную картофелину и бесстрашно ловил за ручку, потому и силу в руках имел добрую для своих лет, и мог поколотить не только ровесника, а и взрослого мужика. Одевался Шурик опрятно, чем немало изумлял своих деревенских сородичей, привыкших не стесняться, если рубаха расстёгнута до пупа или не имеет ни одной пуговицы, пиджак сидит кое-как, одно плечо похоже на конёк крыши и смотрит вверх, другое стесано и округло, будто копна, а брюки постоянно слезают, обнажая красный пупырчатый живот, набитый картошкой, и всё время приходится придерживать их рукой, чтобы окончательно не свалились.

У Шурика же всегда всё было наглажено, чисто, полуботинки сияли так, что когда он шёл по никитовской улице, в них отражались облака, рубашка была застёгнута на все пуговицы, даже на верхнюю, и веяло от парня какой-то незнакомой справностью, командирским духом. Правда, командирство Шуриково в деревне всё же оспаривали два человека. Один из них — угрюмый белобрысый Юрка Чердаков, то и дело схватывавшийся с Шуриком по разным поводам, чаще по пустякам; когда-то он начинал учиться вместе с Шуриком Ермаковым, но теперь отстал — два раза был второгодником. Второй соперник — Шуриков брат Вениамин, крепкий, ладный, такой же чистоплотный, как и Шурик. Был он всего на год моложе, но успел вымахать под потолок, лицо его было скуластым, как у всякого сибиряка-чалдона, открытым, с дерзким взглядом и постоянной усмешкой, словно бы намертво припечатанной к губам.

— Ну? Чего звал? — хмуро поинтересовался Чердаков, войдя в ермаковский двор. — Стряслось чего-нибудь? Или просто так? — оглядел всех, кто собрался во дворе. — А! Давно не видел, что ль, за этим звал?

— Дело есть, — коротко ответил Шурик.

Чердаков сплюнул себе под ноги, как бы показывая, какое плёвое может быть дело у Шурика, и отношение к нему у Юрия Степановича Чердакова будет довольно однозначным. Он хотел было уйти, но всё же передумал и остался. Сел на бревно, потеснив ребят.

— Дела — в Совете народных комиссаров, — пробормотал он недовольно, — а какое дело может быть у… — хотел сказать что-то резкое, но не нашёл нужного слова и замолчал.

Вениамин подмигнул ему, поддерживая, но Чердаков эту поддержку не принял, а может быть, и не заметил.

— Давай, выкладывай своё дело, — потребовал Вениамин.