Список донжуанов

– Видишь, – взбодрившись, заметила Марья, – он форменный душегубец, а царствие небесное ему обещано. Значит, и нам горевать особо нечего. Главное – вовремя покаяться. Христос сказал: «Будет тебе по вере твоей», – вот я верю, что все как-нибудь обойдется. И ты верь, раз дело-то у нас общее, то есть труп один и тот же. Иначе неразбериха получится и господь будет в недоумении, помогать или нет. Понимаешь, что я имею в виду?

– Понимаю, – кивнула я и начала верить, как советовала Марья.

Утром мы встали поздно. Я бродила по квартире, уговаривая себя сесть за работу, и тут вспомнила, что во вчерашней суматохе так и не отдала конверт с компроматом Олегу.

– Вот черт, – буркнула я. Марья, конечно, услышала.

– Не сквернословь. И поминать лукавого совершенно ни к чему. Ты только о нем подумаешь, а враг человечий тут как тут. Он нам сейчас особенно некстати. Так что воздержись.

– А кто вчера лукавого поминал? – съязвила я.

– Так ослабла душа в мытарствах, вот бес и попутал. А чего ты вдруг о нем вспомнила?

– Забыла Олегу фотографии отдать.

– Не беда, сегодня отдашь. Дай-ка взглянуть, интересно.

Мне интересно не было, но я все-таки устроилась рядом, и мы стали разглядывать фотографии.

– Ну у него и вкусы, – покачала головой Марья. – Ты только подумай, променять тебя на такую корову. Поди метра два, не меньше. А рожа-то до чего пакостная. А у этой нос длиннее, чем ноги. Не нос, а хобот какой-то.

– Марья, говорить так – грех, – напомнила я, чтобы она не увлекалась. Конечно, вкусы у людей разные, но большинство сочло бы девушек на фото очень даже симпатичными.

– Прелюбодейки, – зло фыркнула Марья, сунула фотографии в конверт и протянула мне.

Я набрала номер рабочего телефона Олега. Он оказался на месте, про фотографии он так и не вспомнил – должно быть, тоже здорово переживал из-за вчерашних событий. Я договорилась, что через полчаса буду у него в офисе, и начала собираться. Разумеется, Марья решила ехать со мной.

Не успели мы покинуть двор, как Марья зашептала, по обыкновению уставившись в заднее стекло:

– За нами какой-то хмырь пристроился. На черном джипе.

И в самом деле, взглянув в зеркало, я увидела «Чероки», очень может быть тот самый, что пасся у нас во дворе. На светофоре он свернул, но на площади опять появился.

– Гранату бы, – мечтательно протянула Марья.

– Душегубка, – усмехнулась я.

– Чего уж теперь, все равно под статьей. Как жить? – сокрушалась Марья, крестясь на купола церквей по дороге. В старом городе, где мы ехали, их великое множество, и крестилась она практически непрерывно. – Просто не знаешь, что раньше случится: посадят или укокошат, господи прости.

Припарковаться возле конторы «Гридин и сыновья» оказалось невозможно, пришлось свернуть в переулок. Едва мы вошли в здание, как нос к носу столкнулись с Андреем Петровичем. Выглядел он почему-то каким-то помятым и вроде бы напрочь растерявшим свое обаяние, однако, заметив меня, расцвел улыбкой и воодушевился.

– Симона, – с чувством, смахивающим на восторг, пропел он и поцеловал меня с таким видом, будто недавний ужин в ресторане давал ему на это право. У Марьи при виде такого зрелища отпала челюсть, а я попыталась вести себя так, будто ничего особенного в его поведении не заметила. – Ты ко мне? – задушевно спросил он.

– Я к Олегу… по делу… к Олегу Михайловичу, – поправилась я. – Он здесь?

То, что он здесь, я знала, а в тот миг могла даже убедиться в этом лично, потому что Олег выглядывал из своего кабинета и с неудовольствием наблюдал за происходящим.

– Зайдем ко мне, – взяв меня под руку, улыбнулся Андрей. – Выпьем кофе, поболтаем. – Он, поглаживая мои пальцы, весьма настойчиво тянул меня по коридору в сторону своего кабинета. Тут взгляд его остановился на физиономии Олега, и он сказал: – А вы, Олег Михайлович, займитесь… э-э-э… – Он кивнул на Марью, та притормозила, хотя до этой минуты бодро шагала за нами, и с маетой посмотрела на Олега.

– Заходите, – распахнув дверь пошире, произнес Олег, а мы между тем достигли двери кабинета Андрея Петровича с блестящей табличкой на ней.

Кабинет был просторен и навевал мысли о дворянской усадьбе девятнадцатого века и прочих радостях жизни. Он необыкновенно подходил ко всему облику Андрея Петровича. В этом кабинете он выглядел еще значительнее. Однако что-то его, безусловно, беспокоило, хоть он и старался быть любезным хозяином. Усадил меня в кресло, предложил кофе, который сам и приготовил, подкатил хрупкий столик, инкрустированный слоновой костью, и вдруг заявил:

– У меня скверно на душе.

– А-а-а… – начала я, он продолжил:

– Мне тридцать семь лет, и вчера я понял, что моя жизнь прошла впустую.

– Что-нибудь случилось? – кашлянув, осведомилась я.

– Случилось. Я влюбился.

– Так это хорошо.

– Ты так считаешь? А если тебе тридцать семь, ты женат, а девушке, в которую ты влюблен без памяти, нет до тебя дела, это тоже хорошо?

– Говорят, чувство само по себе так прекрасно, что…

– Ты когда-нибудь влюблялась по-настоящему? Так, что ни о чем другом и думать не могла?