Спящий мореплаватель

Оливеро не просто открыл дверь на балкон, но даже вышел и посмотрел на улицу. Было жарко. Но не поэтому Оливеро нарушил молчаливый уговор никогда не открывать последнюю дверь Серены. Причина была в зеркале. Вернее, в воспоминании, которое отразилось в зеркале ванной комнаты.

Когда в тот вечер Оливеро посмотрел на себя в зеркало, он увидел не свое лицо, а лицо своего отца, притом не в его лучшем варианте. Потому что его отец, родившийся от удачного союза итальянца из долины Монвизо и гаванки из Сантьяго-де-лас-Вегас, был красив, как Марио дель Монако[117]. Он даже хвалился дальним родством с Марио дель Монако и утверждал, что Магда Оливеро[118] приходится ему кузиной, чему, впрочем, никто не верил. Но его отец и в тридцать, и в сорок лет покорял женщин в барах ночной Гаваны.

Не это его лицо увидел Оливеро, а другое. Последнее лицо его отца, когда он уже был сломлен циррозом и потерял зубы — иссохшее, с впавшими глазами, не видными за набухшими кровью кругами вокруг них.

Оливеро никогда не был красив, как отец. Он никогда не был похож ни на него, ни тем более на Марио дель Монако. Он не выглядел как кузен Магды Оливеро. И вдруг теперь в его лице начали проступать страдальческие черты умирающего отца.

Поэтому он пошел в гостиную и нарушил молчаливый уговор, открыв балконную дверь.

Внизу, как всегда, стоял неумолчный гомон улицы Рейна. Улицы, названной в честь королевы Изабеллы II, хотя в 1918 году ее и переименовали, назвав именем, которое ни один уважающий себя гаванец не считал возможным Употреблять, — проспект Симона Боливара.

Оливеро попытался представить тело Серены в воздухе, зависшим в воздухе, перед падением на проезжую часть улицы, названной в честь царственной особы. Он в очередной раз представил, какой замес из отвращения, внутренней силы, разочарования, ужаса и отваги должен был заставить ее принять такое решение. Даже храбрая Серена закрыла лицо подушкой.

Он зашел обратно в комнату и аккуратно закрыл балконную дверь, чтобы Элиса не заметила, что он нарушил негласный уговор. Он вышел из квартиры, спустился по узкой мрачной лестнице, на которой всегда пахло газом, и растворился в суете улицы, названной в честь развратной королевы, чей муж, обедневший дворянин, был к тому же гомосексуалистом.

ЛУИС МЕДИНА И КАРТА

Он не пошел вверх по улице по направлению к площади Четырех дорог. Дойдя до улицы Беласкоин, он повернул вниз, к морю. Он решил, что пойдет на Малекон и будет глазеть на прохожих, сидя спиной к воображаемому ночному морю напротив гостиницы «Довиль».

Внезапно стемнело, как обычно темнеет в Гаване. В одну секунду гасли сумерки, и город погружался в густую темноту, но жара не спадала. Той ночью было так жарко, что от асфальта, казалось, поднимается влажный пар.

На улице Санха Оливеро, не колеблясь, повернул направо и обнаружил себя открывающим стеклянную дверь. В вестибюле на стене, наполовину оштукатуренной, наполовину облицованной черным мрамором, он увидел обшитую черной тканью доску, на которой белыми буквами, с ошибками были написаны имена. В нос ему ударил запах увядших цветов. Он оказался в зале номер два. Пять человек, трое мужчин и две женщины, сидели в креслах-качалках рядом с серым гробом, освещенным электрическими лампочками в форме свечей. Они покачивались в креслах, курили, разговаривали вполголоса. Одна из женщин с воспаленными глазами пила из чашки, в то время как другая, рядом с ней, держала термос и с рассеянным видом смотрела в пол.

Когда Оливеро вошел, все устремили на него усталые взгляды. Словно пойманный врасплох, не зная, что делать, он наклонил голову и улыбнулся, понимая, что улыбка, должно быть, вышла неискренней. Он сел на свободное, стоявшее поодаль кресло и закрыл глаза.

Из другого зала донеслись стоны и протяжный, безутешный плач. Время от времени слышались увещевающие голоса, старающиеся быть одновременно ласковыми и успокаивающими.

Когда Оливеро вновь открыл глаза, он обнаружил еще одного посетителя около гроба.

Это был высокий худой юноша, с темной, не слишком густой бородой и довольно длинными русыми волосами. На нем были брюки клеш защитного цвета и джинсовая, в пятнах пота рубаха с длинными рукавами, закатанными выше локтя. Оливеро наметил, что парень обут в серые пластмассовые мокасины, которые продавались во всех гаванских обувных магазинах.

В течение нескольких секунд юноша внимательно смотрел на покойника. Затем он медленно повернулся, словно надеясь отыскать знакомое лицо. Его взгляд остановился на Оливеро, и молодой человек направился к нему. Молча сел рядом. Оливеро почувствовал сильный запах пота, влажной одежды, который не только не показался ему противным, а напротив, обрадовал его. Он предположил, что это оттого, что в подобном месте этот запах казался жизнеутверждающим. Он посмотрел на левую руку юноши, лежавшую на подлокотнике кресла. Она была большая и белая, с широкими пальцами и ногтями.

— От чего он умер? — спросил парень траурным голосом, пытаясь, впрочем безуспешно, изобразить сочувствие.