И на этот раз она ничего не сказала, только посмотрела на Хайнца каким-то особенным, долгим, изучающим взглядом уже не в первый раз за последние дни. Она недоумевала, когда, скажем, вместо того чтобы посидеть и обсудить прошедший день, как они делали годами, он извинялся и уходил в спальню. Ссылался на усталость или головную боль.
Марианн за него беспокоилась.
И у нее были на то все основания.
Она вытерла руки о цветастый фартук, купленный в Амстердаме, где они праздновали двадцать лет совместной жизни, и строго произнесла:
– Почему вы здесь сидите? Торт готов!
Они сидели за потертым сосновым столом в кухне: Хайнц, их сын Ганс, его подруга Гизела и маленькая Тува. Марианн сняла фартук, поправила шелковую блузку и поставила на стол торт.
За окном выл ветер. Начиналась метель. Как и обещали синоптики. Марианн на всякий случай зажгла свечи. Обесточка при сильном ветре – обычное явление.
– Боже мой! Какой чудесный торт вы испекли! – Гизела закатила глаза и поцокала языком.
Марианн зарделась – с годами не прошло. От похвалы она краснела, как школьница. Пробормотала что-то, села и погладила по головке Туву.
– Тебе, родная, первый кусок. Выбирай.
–
– Конечно, можно.
Гизела покрутила болтающийся на тонком запястье браслет со странной надписью:
– А у вас как дела?
Хайнцу Гизела не нравилась. Гансу он, разумеется, об этом не говорил, но с Марианн – постоянно. Он утверждал, что Гизела – поверхностная и малоинтеллектуальная особа. Все, что ей интересно, – мода, обстановка и деньги. Марианн иногда соглашалась, чаще – нет.
Он несколько раз пытался поговорить с Гизелой о важных, по его мнению, вещах – об искусстве, музыке, науке, – но каждый раз наталкивался на стеклянный взгляд и снисходительную улыбку. Так смотрят на выживших из ума стариков.
Он еле сдерживался.
Марианн напоминала, что у Гизелы есть и хорошие стороны, что Ганс уже достаточно взрослый, чтобы самому выбрать подругу жизни, но Хайнцу была невыносима сама мысль, что такая пустышка будет воспитывать его внуков.
Он посмотрел ей в глаза и попытался улыбнуться.
– Мои дела? Как всегда. Хорошо.
Краем глаза заметил, как напряженно смотрит на него Марианн – не сорвался бы. И Ганс какой-то странный… наверное, Марианн поделилась с ним тревогой за отца.
– Вот и замечательно, – кивнула Гизела. – Много работы?
– Как всегда, – Хайнц потянулся за тортом. Ему не хотелось продолжать этот разговор.
– Собаку пока не хотите заводить? – спросила она.
С присущей ей деликатностью.
– Мы еще не смирились с потерей Альберта, – сухо сказал он.
– Вот как? Ну что ж… Хотя, как мне кажется, я знаю одного человека, который прыгал бы от счастья, если бы вы взяли щенка…
– Да, да! – закричала Тува, и взбитые сливки брызнули на скатерть, которую Марианн гладила утром, наверное, не меньше часа.
Хайнц не мог удержаться от улыбки. Раздражение испарилось, будто его и не было. Никаких сомнений – Тува прекрасно понимала, что она опять в центре внимания, и широко улыбнулась, показав прогалины на месте выпавших передних молочных зубов.
Ради Тувы он был даже готов терпеть ее невыносимую, бестактную мамашу.
Внезапно его мобильник на разделочном столе пропел первые такты из
«Форсмарк».
Марианн посмотрела на него умоляюще, но не сказала ни слова. Знала, что по пустякам с работы не звонят. Его постоянная занятость – плата за хорошую машину, путешествия и дорогие теплицы Хайнца.
– Прошу прощения, – Хайнц взял телефон и вышел в гостиную.
Посмотрел на маленькие красные сапожки Тувы в лужице растаявшего снега. Закружилась голова. Прислонился к стене, чтобы не потерять равновесие.
– Хайнц. Я слушаю, – собственный голос показался ему сиплым и надтреснутым.
– Слава богу, Хайнц, – с облегчением сказала Соня. – Тебе надо немедленно приехать. С первым реактором что-то серьезное.
Он добирался до «Форсмарка» больше часа – снег залеплял стекло, дворники не справлялись, колеса, стоило снизить скорость, тут же начинали буксовать в снежной каше. Новости по радио то и дело прерывались сообщениями о дорожных происшествиях в Средней Швеции. Одно он видел и сам – фура съехала в канаву. Водитель отчаянно махал, просил остановиться, но у Хайнца не было на это времени. Уговорил сам себя, что не заметил несчастного парня, слишком легко одетого для такой погоды.