Спящие от печали (сборник)

Смотри: наш город почти разрушен – он кажется только стадом разбредшихся и замерших корпусов. В нём запустенье, мрак и нужда, в нём – тревожная дрёма и лихорадочный труд, не приносящий радости… Здесь даже стрелка компаса не знает своего спокойного положенья и мается. Она мечется, путая север с востоком, юг – с западом. Здесь всё неустойчиво, Саня, и люди предчувствуют, что не долго они протянут на этом свете. Поэтому им надо быстро жениться, быстро выйти замуж, быстро дать потомство. А теперь прибавилась новая напасть: здесь мы уже, впервые, люди без родины, Саня! Она исторгла, выбросила, вытолкнула нас из себя странным делением границ…

Ты, верно, не захотел родиться у нарядных людей, правящих миром вещей. Ты родился у нас. У меня и Ивана. Но… что ты наделал, Саня?! Если у тебя был выбор, то что же ты, бедный, натворил?!»

И снова не понимает юная Нюрочка, отчего и как это происходит – что жизнь, дремлющая веками в небытии, вдруг начинает пробиваться к свету в столь неурочный миг. «Зачем – у нас, не имеющих возможности правильно, хорошо жить? Зачем – здесь?!.

Крошечный Саня. Ты не испугался того, что это будут Столбцы… Какой ты храбрый мальчик! Какой же ты храбрый…

Теперь ты здесь.

Прости меня, что я оказалась здесь…

Но другого места не нашлось для меня на земле».

* * *

Молодой бандит с сизыми кулаками, литыми, словно пудовые гири, не расхаживает этой ночью по низкому барачному коридору. И лучше было бы всем, если б он не приезжал сюда вовсе со своими подарками, никогда, никогда. Но беспутный широкомордый внук почтенного Жореса появляется у деда в комнате то и дело. Подъезжает на иностранной чёрной машине, похожей на огромную блестящую калошу, выбирается с бархатного красного автомобильного сиденья. Он тащит к столу старика увесистую телячью ляжку и нарезает мясо своим странным ножом, выскакивающим из металлической рамки мгновенным, непонятным образом бесшумно.

Спит и не спит старый Жорес. И видит снова минувшее – как внук укладывает в холодильник «Саратов» тяжёлые куски, заботясь о старике. А старик не знает, что делать с этой молодой говядиной, пахнущей кровью. Да, кровью, сухой вольной полынью и терпким потом неведомых степных людей, привыкших выращивать и выхаживать свой скот в бесконечных трудах и заботах – там, за дальними холмами, убегающими под кромку небес.

Долетают до старого Жореса слухи о том, что разбойничают молодые безобразники в степи, угоняя коров и лошадей, как в дикие времена. Ворованным кажется старому Жоресу это мясо, вот что! Но внук только смеётся и не отвечает прямо на вопросы старика. «Где брал? – переспрашивает он, скаля острые зубы. – Везде брал!.. Ладно, ладно, пошутил я: купил тебе, ешь…»

Крутит при этом бандит своей крупной и тёмной, как чугун, башкой, прислушивается: тут ли муж хорошенькой белокожей соседки. И зря думает он, что дед плохо слышит, когда подхватывается этот старший его внук, складывает бесшумно свой нож-рамку и устремляется в коридор, на шум торопливых женских шагов.

* * *

Совсем не гасит время былого. Витают, кружат, будто мухи, в спящем тёмном бараке назойливые слова бандита, подбирающегося к белокожей молодице – к той, у которой лицо, и плечи, и колени словно намазаны сметаной: так сияют они бледностью и чистотой.

– Деньги надо? – задыхается, шепчет его старший внук в коридорном полумраке прошлого. – Бери, когда захочешь. У меня на кармане всегда они есть для тебя. Все бабы деньги любят. Сколько надо? Проси! Не стесняйся…

Отбивается белокожая молодица, и сердится, и ругается тяжёлыми мужскими словами через силу, будто ворочает в одиночку корявые каменные глыбы, воздвигая преграду перед собою. Кричит она бандиту про своего ребёнка, которого надо кормить грудью, про мужа, который вот-вот вернётся домой, и тем пуще злит безобразника.

– Почему такая грубая? – вкрадчиво шепчет внук-бандит в коридоре. – Ай, как не хорошо ругаться красивой женщине… Нервничаешь, да? Зачем столько стираешь? Семья твоя не стоит одного моего плевка. Зачем работаешь на них? На мужа, сына? Руки у тебя жёсткие сделались, как у старухи. Тьфу! Пальцы стали сухие, как прутья. Он что, твой ребёнок, божок, что ли, какой-то? Если это маленький бог, то ему надо на небо. Вон туда!.. Так ведь у вас положено, по вашему закону?

И ещё говорит, смеясь, внук почтенного: