Спящие от печали (сборник)

Совсем медленно брела она против ветра – и останавливалась; ей удавалось всё же устоять под его толчками. Вдруг вдалеке обозначилась тёмная группа возвращающихся – обозначилась быстрее, чем можно было ожидать. Мария снова села. И отдыхала в холодной грязи, уже не торопясь, сцепив ладони на коленях и положив на них голову.

Люди прошли стороною и вскоре скрылись из виду.

Мария двинулась дальше, стараясь опять выйти на следы прошедших и вернувшихся… Водная гладь гигантского озера, которое древние именовали морем Челкар, давно должна была открыться перед глазами. Иногда Мария видела её: вздымаясь и раскачиваясь, она, зеркальная, подступала совсем близко, но вдруг резко обрывалась, и Мария едва успевала остановиться на самом краю раскопа, в головокружительной глубине которого можно было различить хорошо знакомые перемешанные кости разграбленного малого кургана – кости парии… И раскоп уступал место раскачивающейся сырой степи – тогда долго не верилось, что можно ступить вперёд и не упасть в тёмную глубину, где тускло поблёскивает серебряный круг.

Всё чередовалось – водная гладь, раскоп, степь. А ветер, бьющий в лицо, сдувал, усиливаясь, всё то, что уже не имело отношения к будущей жизни. Он сдувал прошлое.

Но нежданно показалась впереди, во впадине, сплошная тёмная чаща. Нигде не было просвета в глухо шумящей стене камыша. Волнующиеся под ветром, заросли простирались, насколько хватало глаз, скрывая озеро надёжно и непреодолимо для человека.

Следы, глубоко впечатавшиеся в прибрежный ил, прервались тут же, задолго перед чащей. Восемь человек постояли здесь, должно быть, разочарованно, прежде чем развернуться и двинуться в обратный путь ни с чем – от Челкара, не открывающегося взорам.

Она не остановилась. Движение, подчинившее её себе, толкало Марию дальше, и она уже была не властна над ним. Камышовая чаща медленно и неуклонно приближалась к ней, с трудом вытаскивающей ноги из чавкающего, засасывающего ила, глянцево блестевшего и зловонного.

Она вошла в мрак, в камыши, тусклая вода захлюпала под ногами. Сквозь отяжелевшие от грязи кеды ощущалось, как ломаются, подворачиваются полусгнившие острия отмерших камышовых стеблей – и как тугие мощные их корневища пружинят и… держат.

Мария двигалась, вытянув руки, отстраняя деревянные высокие стебли с режущими тёмными листьями. Раскачивались камыши, раскачивалась холодная, по колено, вода, глухой шум ветра шёл поверху, мотая каучуковые палки вершин высоко над головою. Она не оглядывалась больше и не видела извилистого, взмутнённого следа, тянувшегося за нею по воде, размывающегося, текучего.

Конца зарослям не было. Только мрачнее становилась чаща. Раздвигая камыши, Мария промахивалась – они двоились, троились и были везде одними и теми же. И уже давно не она сама, а только озноб нёс тело сквозь трясину, сквозь заросли, сквозь размеренно всхлипывающую ледяную воду, по илистому глубокому дну в невидимых кореньях.

Обессилев, Мария стала опускаться в воду. Она закрыла глаза, ощущая холод и плеск её у подбородка. Три слова прозвучали в её сознаньи напоследок. «Вот и всё». Потом их осталось два: «Это – всё».

Но что-то огромное забилось, заворочалось в зарослях, совсем рядом, и оглушительно заплескалось. Мария вздрогнула – и поднялась. Большая серая цапля пыталась расправить крылья в тесных камышах и взлететь, но лишь билась без толку в ужасе и бессилии… Тогда Мария стала продвигаться в сторону от бьющейся цапли, чтобы та перестала её бояться.

Цапля взлетела вскоре, и низкий полёт её был виден недолго над шумящими камышами. И снова бесконечные заросли подступали плотнее, и были только они, да качающиеся клочки пасмурного, темнеющего неба над головой, и был путь, становящийся только труднее. И уже давно ничего на свете не существовало кроме того – ни вымокшей одежды, ни цапли, ни предыдущей жизни Марии. Ни чужой любви, так похожей на блуд, ни собственного мучительного стыда, ни пропавших одеял, ни зла, норовившего подчинить её себе когда-то, ни надвигающейся ночи… Всё рассеялось невесть где и почему. Не было ничего, кроме пути.

Её тело больше не ощущало себя. Отторгшееся – жило ли оно когда-нибудь? Давно. Давно… Огненный шар головы плыл сквозь высокую чащу и не клонился, не опускался, не замедлял ровного своего движенья – огненный шар беспрепятственно плыл сквозь чащу.

Вдруг резкий, ясный холод обдал Марию. Стена расступилась. И камыши остались далеко позади.

Свинцовая гладь огромной волнующейся воды уходила в свинцовую гладь огромного темнеющего неба. И царственно плыли перед Марией ослепительно белые птицы. И в медленном их движении посреди бескрайнего неба, посреди бескрайней воды было столько недосягаемой красоты – той, что никогда не открывается человеку, потому что не способно постичь её, не способно вместить её, строгую и грозную, беспомощное, потрясённое человеческое сердце.

Лебеди плыли перед нею – вольно и величаво – на диком сквозном просторе без берегов и горизонта. Они плыли – меж днём и ночью, меж светом и тьмой.