Спящие

Здесь, в импровизированном педиатрическом отделении, они крепко спят в своих маечках с котятами и балетных юбочках. К розовым щечкам приклеены трубки катетеров. Из-под рукавов пижамы с пожарными машинами выглядывают капельницы. Кто-то спит в обнимку с мягкими игрушками, принесенными бог знает кем: вытертый слоненок, потрепанный зайка, пластмассовый пупс. К кофточкам и пижамкам пришпилены записки с именами, номером телефона и отчаянным «Пожалуйста, помогите». Некоторые, подобно Либби, спят, приоткрыв глаза, животики мерно вздымаются и опускаются.

Возможно, их родители тоже дремлют – в больнице или на других этажах библиотеки, в палатках, заполонивших студенческий город. А может, их сон оборвался. Так или иначе, родителей нет рядом.

Сдвинутые к стенам книжные шкафы высятся над койками, пока врачи и медсестры в синих комбинезонах проверяют показатели жизнедеятельности.

В библиотеке царит атмосфера святилища. Благоговейную тишину нарушает лишь негромкое сопение, короткое покашливание и монотонный гул мониторов, отслеживающих работу крохотных сердец.

Не обходится и без накладок. Всегда есть те, кто пренебрегает защитной экипировкой в полном объеме – то ли по недосмотру, то ли по неразумению, то ли из-за нехватки комплектов. Волонтеры вносят детей, прикрытые только маской и перчатками, восемьдесят процентов кожи подвергаются риску заражения.

Именно так Мэтью и Мэй вторгаются в святыню, отчаявшись дождаться докторов для Либби, они минуют двойные створки и торопливо взбегают по лестнице, невольно нарушив последнее незыблемое правило – держаться подальше от палат.

– Идем, – шепчет Мэй, когда они оставляют девочку на попечение медсестры.

Однако Мэтью колеблется, завороженный зрелищем: сотня спящих детей и всего горстка врачей и медсестер. Необъятное поле деятельности. Парень мгновенно загорается желанием помочь.

– Уходим, – торопит Мэй.

Однако вместо выхода Мэтью направляется к ближайшей койке, на которой спит мальчик. У него слетела капельница. Поправить – минутное дело, просто никто не замечает.

Мэй пробивает холодный пот.

– Идем.

Мэтью не двигается с места, несмотря на возмущение персонала.

– Тогда я уйду одна, – грозит Мэй.

– Ради бога.

Очутившись на свежем воздухе, под солнцем, она испытывает облегчение пополам с чувством вины. Иногда этот отважный, вспыльчивый мальчишка ее бесит – какой прок, если они оба заболеют?

Только глубокой ночью Мэтью возвращается в их палатку во дворе. Мэй просыпается от визга застежки-молнии.

– Пожалуйста, больше никогда так не делай.

Мэтью не слушает, энергия бьет из него ключом – наконец-то ему удалось внести свою лепту в великую миссию.

– Представь, сколько этим детям еще предстоит прожить, – говорит он. – Жизнь ребенка ценнее жизни взрослого.

– У нас нет ни специальных масок, ни костюмов, ни должных навыков, – пробует образумить его Мэй.

Мэтью с тяжелым вздохом устраивается рядом. В палатке повисает тяжелое молчание.

– По-моему, ты слишком ко мне привязалась, – заявляет Мэтью.

В горле моментально встает комок. Поразительно, насколько сокровенные чувства близки к поверхности.

– А ты ко мне нет? – Мэй берет его за руку, но Мэтью высвобождается.

– Представь ситуацию. – Судя по тону, он хочет задать ей очередную задачку, абстрактный пример, почерпнутый из философских книг. До чего утомительными бывают эти бесконечные диалоги о нравственности, каждодневные логические рассуждения – особенно по ночам.

– Допустим, я тону, а рядом тонут двое незнакомцев. Кого ты спасешь? Меня или их?

– Сам как думаешь? – спрашивает Мэй.

Ясно, к чему он клонит, но оправдать его надежды значит солгать. Разумеется, она спасет его, без вариантов. За все это время Мэй не осмелилась сказать «люблю», хотя другого слова не подобрать.

– Неправильный выбор, – констатирует Мэтью.

Снаружи нарастает вой сирен, красные отблески мигалок озаряют лицо.

– Две жизни всегда ценнее одной, пусть даже речь идет о жизни знакомого человека, – припечатывает Мэтью.

– Ты не просто знакомый, – парирует Мэй, уязвленная его холодностью. – Хочешь сказать, ты бы меня не спас?

– Да пойми, любовь – совершенно безнравственное чувство, поэтому я в нее не верю.

Фраза звучит как пощечина, лишнее напоминание, что они знакомы всего пару недель. Словно земля уходит из-под ног.

Мэтью продолжает сыпать примерами, но Мэй не слушает. К счастью, во мраке палатки не видно ее слез. Однако они текут ручьем. Долго их не скроешь. Неужели она совсем не знает этого парнишку, который не торопится с утешениями, даже когда она начинает всхлипывать?

– Вот об этом я и толкую, – вздыхает Мэтью. – Ты слишком прикипела.

Мэй охватывает невыносимая тоска по родителям, смутное воспоминание из одинокого детства: родные хотя бы о ней беспокоились.

– Почему ты такой жестокий? – спрашивает Мэй сквозь слезы.

Вместо ответа Мэтью расстегивает молнию палатки.

– Ты так и не поняла.

Он спешит прочь, словно мечтает поскорее избавиться от нее, освободиться. Взметая сухие листья, Мэтью растворяется в ночи, Мэй остается наедине с пением сверчков, отдаленным рокотом вертолетов и болью в сердце.