– Я что-нибудь придумаю, мам, – он сказал это на цветочном, как обычно. – Она меня с первого класса этой школой пугает, чего теперь-то!
– Но в этот раз…
– Справимся и в этот раз. Всегда справлялись. Ты не плачь, я придумаю как. Обязательно придумаю. Посоветуюсь кое с кем…
– У тебя появились друзья? – просияла мать.
Лёка кивнул. Встал и пошёл в сарай. Осень, пора делать кормушки для птиц.
Это была длиннющая, жуткая неделя. Училка отказывалась слышать цветочный, смотрела в рот, требовала говорить на человеческом. Пугала школой для дурачков, с каким-то особым садистским удовольствием рассказывая о тамошних порядках. Если ей верить, там получалась настоящая тюрьма. Лёка сам не помнит, как дотянул до воскресенья. Воскресенье было передышкой.
Этой не было, и никто не портил настроения ни ему, ни матери. Лёка весь день сидел в своём сарае с собаками и занимался птичьими кормушками. Зима подступала, надо готовиться. Мать заходила принести им обед и поворчать:
– Всё бы тебе кормушки! Другие ребята и кораблики делают, и фигурки всякие…
– Отстань! – цветочный язык заставил её замолчать.
Всё-таки она ничего не понимает! Противный толстый Витёк действительно вырезал из дерева всякую ерунду, чем умилял всех мамаш в деревне. То, что этот ненормальный кидал камни в собак и задирал малышню в школе, – это всё, по мнению мамаш, ерунда: тут же кораблики! Но чтобы мать ставила этого Витька Лёке в пример! Как такое стерпеть?!
– Отправь меня в школу для дурачков и усынови его.
Конечно, мать обиделась. А ему, Лёке, не обидно?! Он что, виноват, что осень и птицам нужны кормушки, а не кораблики? Это же так ясно, что тут сложного-то?
Мать поджала губы, поставила кастрюлю на пол, двинулась к выходу. Уже от самой двери, из-за поленницы, чтобы Лёка не видел её лица, спросила:
– Почему ты у меня такой?
– Хороший. Только не все это понимают.
Он провозился до ночи, не хотел идти в дом и опять выслушивать, какой он там не такой. Дождался, когда в доме погаснет свет, отложил инструмент, взял собак и побежал в лес.
Лёка с собаками так полюбили ночные прогулки, что это осталось их общей тайной. Может быть, очень может, что мать смирилась бы и с этим, но Лёка помалкивал. По ночам, когда она уже давно спала и вся человеческая часть деревни будто вымирала, Лёка брал собак и шёл в лес.
Дома вдоль улицы поблёскивали чёрными окнами, на цепях завистливо лаяли чужие собаки, а Лёка со своими бежал. Лес и ночь принадлежали только им – Лёке, его собакам и Волшебной девочке: им больше никого было не надо там. Они гоняли наперегонки по самым непролазным местам: Лёка слышал, где из земли торчит корень, о который можно споткнуться, где можно напороться на ветку, деревья предупреждали обо всём – только слушай. Они перекрикивались между собой на цветочном, а Лёка ещё успевал поболтать со зверями и птицами – и, теперь он мог это сказать без страха, он был собой в такие моменты. Собой: животным.
В ту ночь лес был тёплым и каким-то взвинченным. Он обрадовался Лёке и собакам, зашумел: «Играть!» Деревья умеют играть, только попробуй. На собак тут же свалилась пара сухих веток, они вцепились каждая в свою и побежали вперёд, в чащу, где человеку не пролезть – только Лёке. Лёка бежал за ними, отставая, конечно, на двух-то ногах, но не сильно, он отлично бегал. Бежал за собаками, осаливая встречные деревья, пытаясь ухватить мелькающие впереди хвосты. Он смеялся, и лес смеялся, невидимая в темноте Волшебная девочка смеялась вместе с ним. Человеку этого не понять, а Лёка слышал. Слышал, как смеются сосны, когда собаки, пробегая, щекочут их шерстяными боками, как растут маленькие ёлочки на солнечной днём полянке, и Волшебная девочка неголосом целого леса сразу зовёт:
– Сюда! Сюда.
Лёка притормозил и прислушался. Деревья поблизости хотели играть и, едва он встал, осыпали его сухими ветками. Неголос тот, девочкин, доносился издалека, Лёка еле различал это «Сюда!». Собаки убежали вперёд. Лёка подозвал их, и они набросились на него со своими сухими ветками, наперебой требуя играть, щекоча виляющими хвостами.
– Тихо вы!
– Сюда… – далеко, надо бежать.
Лёка крикнул собакам «За мной!» и рванул в темноту – туда, откуда раздавался неголос. Собаки слышали только его, они ещё хотели играть и бежали, побросав палки, прихватывая Лёку за штаны и радостно тявкая, потому что они собаки и потому что в лесу можно.
Лёка бежал. Он напрягался изо всех сил, пытаясь расслышать что-то ещё: куда его зовут, что случилось? Овраг. Над оврагом, где толстые ели, – это там…
– Ты чего? Выходи!
Обычно Волшебная девочка встречает их сама, а тут… Неужели что-то случилось?!
– Сюда!
Толстые ели над оврагом росли тесно, сплетая ветки, искривляясь, чтобы можно было хоть как-то поместиться. На одной был старый скол – от ветра, должно быть… Не то! Рана старая, ветка давно высохла и валялась на земле безжизненным скелетом, дерево забыло давно, деревья не могут жаловаться долго.
– Сюда!..