Спящая

Тут и там сновали торговки со всякой всячиной, пассажиры, вышедшие купить пирожок или газету. Лёка выходить не хотел, мать заставила: «Двадцать минут стоим, належишься ещё. Неужели самому неохота размять ноги?» Охоты не было, но Лёка пошёл, что делать. Слез со своей полки, накинул курточку («Застегни как следует, только что из больницы!»), спустился за матерью на платформу по жутковатым железным ступенькам. Они высокие и узкие, того и гляди нога провалится.

На платформе было солнечно и неспокойно. К Лёкиной матери тут же подскочила бабулька с детской коляской и завопила, как на рынке:

– Пирожки! – хотя у бабки не было в руках ничего, кроме этой коляски. В таких колясках же детей возят – какие ещё пирожки?

Лёка вцепился в мать, а эта с коляской подошла ещё ближе, чуть не наехав колесом Лёке на ногу, и стала уговаривать:

– С чем ты хочешь, смотри: у меня есть с повидлом, с капустой… – Она откинула тент коляски, и Лёка невольно зажмурился… – Смотри же! – бабка (точно бабка, мать Лёка держал за обе руки) тронула его за рукав. Лёка распахнул глаза. В коляске на рыжей клеёнке в рядок стояли алюминиевые кастрюли с закрытыми крышками. Бабулька стала открывать всё по очереди, и там действительно были пирожки.

Лёка шумно выдохнул. Нет, он не маленький, он знает, что нет никакой Бабы-яги, которая живёт в лесу и ест детей. Но эта коляска… За спиной торговки мельтешили точно такие же бабульки с детскими колясками, да ещё вопящие «Пирожки!», и мысль о Бабе-яге не хотела уходить.

Матери, кажется, тоже было неуютно. Она что-то промычала, потянула Лёку прочь от бабки…

– С повидлом, – прозвучало на цветочном языке.

Лёка встал под раздражённым взглядом матери и забегал глазами: на платформе было столько всего: торговцы, пассажиры, огромные котлы с плавающими солёными огурцами…

– Кто здесь?

– Иду.

– Ну? – торговка догнала и наклонилась прямо к нему.

Мать, не сводя глаз с грязноватой коляски, опять потянула Лёку восвояси:

– С-спасибо…

– С повидлом! – быстро выпалил Лёка. – Можно, мам?

Мать глянула на него: «Ты правда хочешь это есть?» – но торговка так шустро откинула крышку, подхватила пирожок и завернула в бумажку, что матери оставалось только молча полезть за кошельком. Лёка оглядывался (ну где оно?), когда ладонь защекотал тёплый мех. От неожиданности он отдёрнул руку.

Собака. Огромная грязно-белая, похожая на поседевшего волка, она сидела у Лёкиной ноги, вопросительно подняв морду:

– С повидлом, пожалуйста.

Лёка думал, этого слова нет на цветочном языке. «Спасибо», «Пожалуйста» – он не слышал этого от животных. Торговка уже протягивала ему пирожок, когда мать заметила пса и, пятясь, потянула Лёку к себе:

– Это что такое? Ну-ка кыш!

Собака покладисто сделала несколько шагов в сторону, не сводя глаз с пирожка.

– Она не злая, мам…

– Откуда ты знаешь, знаток?

Собака ждала. Лёка цапнул пирожок, вывернулся у матери, быстро, пока она не сообразила, подскочил к собаке и протянул пирожок ей:

– Скорее!

Мать за спиной уже кричала «Отойди сейчас же!» – но почему-то не подбегала, не оттаскивала Лёку. Собака деликатно, за бумажку, взяла пирожок и драпанула прочь:

– Спасибо. Пока.

Лёка только моргнул, а собаки уже не было видно: только толпа и огурцы-пирожки-газеты. Она знает «Пока» и «Спасибо», и… Что-то было не так, Лёка чувствовал, но понять не мог…

– Погоди! А почему не с мясом?

– Надо… – неголос был уже далеко. – Не мне надо. Пока. Спасибо.

– Ну ты где там? Потеряться хочешь? – мать. Голос не злой. Уже не сердится?

Лёка повернулся: мать и торговка стояли в паре шагов от него. Торговка держала мать под руку и что-то ей шептала. Мать кивала рассеянно и как-то задумчиво. Лёка расслышал только «Пенсия маленькая», и всё. Увидев, что Лёка идёт к ним, торговка резко замолчала, отпустила мать и полезла в свои кастрюли.

– Вот, держи, – она протянула ему второй пирожок. – Ты всё сделал правильно. – Они с матерью странно переглянулись, и та засобиралась на поезд:

– Идём уже, а то отстанем, что тогда? Спасибо-то скажи.

Лёка буркнул «Спасибо», сжимая в руке несчастный масляный пирожок, есть который не хотелось. Ему было неинтересно, о чём они там болтали, что ему нельзя слышать, он думал о вежливой собаке. Интересно, кому она носит пирожки?

– …Надо же, а? Вот как бывает… – мать шла за Лёкой по вагону поезда и бормотала что-то невнятное себе под нос. – Лёка понимал, что это не для его ушей, что она проговаривает это самой себе, пытаясь осознать или запомнить. – Вот так бывает…

– Как? – не выдержал Лёка.

Мать будто не слышала. Она плюхнулась на полку и уставилась в окно. За окном ещё было видно ту торговку. Она не смотрела на них, она смотрела по сторонам, беззвучно выкрикивая своё «Пирожки!».

– Как бывает, мам? Тётя знает эту собаку, да? А кому она носит пирожки?

Мать обернулась, рассеянно глядя сквозь Лёку:

– Догадался? Какой ты уже большой. Ну правильно: другая бы сглотнула сразу вместе с бумажкой, а эта, вишь, унесла…

– Кому? Тебе же тётя сказала!