Спи, моя радость

И пусть ни завтра, ни где-то в будущем

нас не найти в мире верных, любящих.

Среди толпы много лиц, а в памяти

не остывает твой образ, знаешь ли.

Снег решает, что ему мало: падает на дорогу плотным ковром и припудривает воздух хлопьями. Летая мимо лампочек и гирлянд, снежинки кажутся разноцветными бабочками. Так и хочется загадать самое заветное желание! Но рано: до Нового года целый месяц. Да и мои желания никогда не сбываются.

Возле афиши с изображением известной группы около трамвайной остановки я неловко поскальзываюсь и ударяюсь плечом в стекло. Хоть не головой, и на том спасибо.

Ким Альдов, чтоб тебя! Улыбчивая рожа смотрит с плаката и будто говорит мне: «Да, детка, не твоего я сорта. Твой удел писать обо мне статейки, а ухаживать, обнимать и таскаться буду с другими».

Ой, больно надо, но мордаха у него симпатичная, хоть певец и урод редкостный, как человек, а еще выскочка и гордец. Лично не знакома, но так говорит пресса, а я, наивная, верю.

Отступаю от афиши и вижу, как на крошечную сгорбленную бабушку, что пересекает путь, неконтролируемо летит трамвай. Не знаю, чем думаю, но бросаюсь к ней и отталкиваю в сугроб.

Трещат тормоза, звенит звонок над головой, и в висок больно упирается бордюр.

– Жива? – жёстко говорит старушка, склоняясь надо мной.

Я трогаю измокшую от крови шапку и киваю. Встать не могу, вечерний город вертится перед глазами, а под горлом растекается жуткая тошнота.

– Вот и славно, – бабушка поправляет шерстяной платок, разворачивается и уходит, ловко минуя редких людей на остановке. Никому нет дела, что я упала, что бабку чуть не снесло железным змеем с пантографами. Безразличная толпа.

– Вот и благодарность, – ворчу и принимаю вертикальное положение, но на ноги ещё боюсь подняться – вдруг упаду от головокружения. Теперь бы вещи свои найти, разлетелось всё в снег, когда падала. И желательно домой доехать.

– Это ты мне? – сухое и сморщенное лицо спасённой бабки проливает на меня свет чёрных глаз, меня аж откидывает назад. Болезненно морщусь и моргаю, сбрасывая непрошенные слезы.

– Я вам жизнь спасла, хоть бы «спасибо» сказали.

– Будет тебе «спасибо», да такое, что надолго меня запомнишь, – бросает яростно старая, обрызгав меня дурно пахнущей слюной. Люди вдруг все разом отворачиваются, или мне это чудится, а растопыренная костлявая ладонь летит в лицо.

– Что иллюзия, что реальность – всё запутается-перекрутится. Будешь жить во сне, а спать в жизни. Пока не сломаешься! – Последнее иголкой впивается в шею, туда где опустились скрюченные пальцы, отчего получается только всхлипнуть.

Бабушка наконец отстраняется, улыбается ехидно вставной, наверняка, челюстью, и ласково-ласково говорит:

– Спасибо.

– Не за что! – выдавливаю и ошарашенно смотрю, как старая, прихрамывая на левую ногу, переходит второй перекресток. Там её, словно кит малёк, поглощает толпа.

Очнувшись от задумчивости, пытаюсь найти сумку. Ни денег, ни телефона. Кто-то успел в суматохе стащить. Не удивлюсь, если бабка: корявые пальчики растопырила, и будь здоров.

Бывают же люди!

Придерживая ушиб испорченной окровавленной перчаткой, плетусь назад в офис. А что делать? Нужно хоть как-то домой добраться.

На проходной охранник разрешает воспользоваться телефоном и приносит мне салфетки и перекись, пока я суматошно вспоминаю хоть один номер из записной книги.

С Вовой учимся вместе в универе, понимаю, что и в страшном сне вспомню его мобильный. Он, когда познакомились, на лбу себе маркером написал и сидел всю ленту в протест мне и на потеху одногруппникам. Я ведь его визитку не взяла, сказала, что мне хватит с ним встреч на уроках. Ох, мы смеялись, когда в туалете отмывали его вредное и упёртое лобище.

– Вов, выручи, – смеюсь в трубку.

– Что у тебя, горюшко-Яринка?

– Череп немного проломила, сумку слегка украли… Заберёшь меня из офиса?

– Тебя что на остренькое потянуло? – взрывается хохотом Вовка и добавляет: – Минут через сорок приеду, не раньше. Жди и ничего не вытвори больше. А то я тебя знаю!

Знает, как же. Два года общаемся, не разлей вода. Да так крепко, что иногда мне кажется, что он больше подружка мне, а не друг.

7

Что там за дверью? Темно и холодно.

Тикает время. Тук да тук.

Мне без тебя одиноко в городе

и без тебя всё валится с рук.

Первый месяц практики в журнале становится адом и перезагрузкой моего понимания работы в целом. Тысячи изображений, сотни сообщений и знакомств. Лица мелькают, меняются, краснеют-бледнеют, я их не запоминаю, киваю, что-то отвечаю. Каждый день с учебы лечу на четыре рабочих часа в офис, чтобы в будущем заслужить хотя бы место верстальщика в престижном журнале. Просто тружусь и не обращаю внимания на дёргающихся в предпраздничных судорогах работников.