Спецназ боярина Коловрата

– Он кончил свою жизнь от рук душегубов. Юрий, ты в отчаянии от того, что совершил ошибку. Я общалась с нашими невестками Мариной и Христиной. Они ведь приходили к тебе и говорили, что настало время собирать войско всех князей Рюриковичей.

– Они глупые курицы, которым на яйцах сидеть надо, – злобно сказал великий князь, – а им нет, дай в дела государственные нос сунуть. Будто я не думал о том, что совместной ратью биться проще. А кого позвать-то? Моего брата Ярослава? А он возьми да и сгони меня с великого княжения. Он спит и видит себя великим князем владимирским. Нет уж, как помру, так пусть Владимир и забирает, а пока пусть сидит в Киеве. Твой брат Михаил Черниговский? Да он меня ненавидит лютой ненавистью и за Калку, что я не пришел там головы своих воинов сложить, и за то, что я Мономашич. Мономашичи младше Ольговичей, но мы за старшинство свое великими делами заплатили! Кого звать? Смоленск? Галич? Да у всех свои заботы, и стоит нам к ним за помощью обратиться, как они нам кинжал всадят и забудут о благе Руси!

– Как ты всадил рязанскому князю Юрию, когда не пришел на помощь.

Великий князь Юрий Всеволодович вновь встал и прошелся по комнате, затем подошел к столу и взял моченое яблочко.

– Да, Агафья, как я всадил кинжал Рязани. Никто не придет на помощь – мы сами по себе, и надеяться ни на кого нельзя. А хочешь, я тебе еще кое о чем скажу?

– Говори.

– А как я умру, сядет во Владимире мой братик Ярослав киевский, и начнет он войну с нашими сынами, так как в Новгороде он захочет посадить своего сына Федора или Александра, согнав нашего Всеволода. Вот тогда все наши дети и встанут могучими витязями и не дадут Ярославке их обездолить. Польется кровь. А после того как они победят, если смогут, они передерутся между собой, и только после этого наступит покой и порядок во владимирских землях! Вот так-то, Агафья.

– Ты не сказал ничего нового, Юрий. Бог создал этот мир таким, какой он есть, и мы должны сделать его лучше.

– Русь – змеиное гнездо, и нам ее не очистить.

– Ну ты же сам сказал – иноплеменники очистят. Ярослав, брат твой, всегда верно служил тебе, и, даже когда ты со старшим своим братом ратался, он на твоей стороне был. Помню, ты мне рассказывал, что в детстве вы были лучшими друзьями и клялись всегда быть вместе. Ты, Юрий, сам себя съел изнутри такими мыслями. Ты видишь во всех врагов и сам себе главный враг.

– А мой дядя Андрей Боголюбский не видел? А мой родитель не видел? А дед Юрий не видел? Права ты, Агафья. Ярослав хороший брат, но, когда мы стали правителями, мы перестали быть людьми!

– Пойду я Господу молиться за тебя, Юрий. Пошли со мной, самое время предстать перед очами Господа. Положи яблочко моченое! Коли по утрам будешь так питаться, то живот потом разорвется!

Великий князь Юрий Всеволодович положил моченое яблоко и подошел к печи. Он сел возле нее и стал греть руки.

– Иди, Агафья, и молись за меня и за наших сынов.

На пепелищах Рязани

Страшная картина предстала перед глазами боярина Евпатия Львовича и пришедших с ним людей. Рязань была уничтожена. Снег прикрыл погорелья и тела, лежащие повсюду.

– Нет больше Рязани, – медленно произнес княжич Игорь Ингварьевич, – нет больше такого города.

На пепелищах бродили разные люди, которые не то выжили во время разорения, не то пришли сюда неизвестно откуда. Боярин Евпатий Львович подошел к одному такому человеку с уже седой бородой, который явно искал чье-то тело.

– Старик, что ты тут делаешь? Здесь место кровопролития. Твое место – у печи сидеть да спину старую греть.

Старик поднял глаза на Коловрата, и тот отшатнулся. На него смотрел не человек, а лютый зверь.

– Я, боярин, здесь весь свой род ищу. Сам я из села, но сыны мои пошли в Рязань, чтобы биться здесь и защитить город. Я пришел их тела похоронить, а после пойду да побью ворогов, сколько смогу.

– Как звать тебя, отче?

– Алексей я во Христе, а в миру Святополк Борисович. Ты не смотри на меня, боярин. Были годы, когда меня первым мечником чествовали. Сегодня, видно, вновь судьба меня заставит меч в руки взять.

Боярин Евпатий Львович медленно пошел к своему терему, а вернее, к тому, что от него осталось. Подойдя к погорелью, он не спеша перекрестился.

– Господи, помяни рабов Божьих Гавриила, Василису, Дмитрия, Василия, Николая, Никодима, Льва, Павла, Ивана, – прошептал боярин Евпатий, затем прибавил. – И Евпраксинью.

Подойдя к терему, он сел на покрытое снегом обугленное бревно, из-за пазухи достал кусочек заплесневелого хлеба и стал его крошить и бросать. На хлебные крошки тут же стали слетаться воробьи.

Боярин, глядя на них, усмехнулся. Как он их гонял, когда те летом вишни поклевывали. И он гонял, и дети Василисы. Теперь только, пожалуй, эти воробьи и остались из тех, кто здесь живет.

Боярин прислушался. Где-то выл пес. Наверное, укрылся где-нибудь и теперь вернулся на погорелье и воет. Воет от того, что не смог защитить своих хозяев, и воет от того, что остался один.