Спецхранилище

Пока я вертел головой, дождь начался. Хотя не дождь это был вовсе. С неба обрушился настоящий водопад – холодный, колючий. Куртка промокла в одно мгновение, в ботинках захлюпало. Еще две молнии долбанули в землю, причем одна из них ударила по территории спецхрана, вонзившись в остатки асфальта на поросшем травой плацу.

Собственно, размышлять о поисках убежища было некогда. К тому же в памяти всплыло двухнедельной давности сообщение, переданное по местным новостям, что возле поселка Курба молния убила пастуха и двух коров. Я, конечно, не собираюсь жить вечно, но и погибать так рано не намерен.

Под хлещущими струями воды я нашел на связке нужный ключ и, спустившись к гермодвери, отпер навесной замок. Дождь лил уже сплошной стеной, и я с радостью юркнул в бункер.

На лестнице, ведущей в подземные помещения, было темно, тихо и пахло плесенью. Вода сюда не заливалась – вход в бункер был оборудован грамотными водостоками, военные архитекторы не зря ели свой хлеб с красной икорочкой.

Я устало привалился к стене.

Идущий снизу холод от морозильной установки быстро пробрал до костей. Я стащил мокрую куртку и сложил ее на ступенях. Теплее не стало, но хотя бы можно растереть бока и грудь. К этому времени отпустило уши, и голову наполнило шуршание ливня, звонкий стук капель, молотящих по жестяному козырьку над дверью, затаенное урчание морозильной установки под ногами.

Шепота среди этих звуков не было. Вместо него я обнаружил, что из неприкрытой двери внизу пробивается свет.

– Твою неваляху! – в сердцах произнес я.

Фомин забыл выключить свет на первом ярусе, когда уходил отсюда неделю назад. Отчасти я сам был в этом виноват: мне тогда поплохело от вида мертвого гуманоида на хирургическом столе и майору пришлось спешно выводить сменщика на свежий воздух. Лампы непрерывно работали более восьми суток! Потрясающе.

Висевшая у меня на поясе рация вдруг ожила.

– Начальник… начальник! – раздался сквозь треск помех голос Тарасыча. – Начальник, ответь!

Я снял рацию с пояса, поднес к губам:

– Слушаю.

– Слава богу, живой! А то я перепугался, японский городовой!.. Дождища-то какой, верно?

Мне показалось, что Тарасыч больше перепугался за себя, чем за меня, оставшись один в караулке.

Впрочем, не один, у него там Клякса есть.

– Ты где, начальник?

– Со мной все в порядке, я укрылся в бункере.

– Тогда хорошо. Приходи в караулку, как поутихнет. В бункере холодно, небось. А я печечку затоплю.

Я представил пышущую жаром буржуйку, и в желудке стало тепло, как после соточки. Я пообещал Тарасычу, что приду, как только это будет возможно, и, разорвав связь, стал спускаться к полоске света, пробивавшейся из-за двери первого яруса.

Я шел медленно. Из-под корней мокрых волос то и дело скатывались капли, заливая глаза. Скользкие из-за налипшей глины подошвы норовили соскользнуть со ступеней, и мне приходилось придерживаться руками за стены. Чтобы не загреметь вниз по лестнице, потребовалась вся моя воинская подготовка.

Как я и ожидал, коридор за дверью оказался залит холодным белым светом, излучаемым двумя флуоресцентными лампами на потолке, одна из которых помаргивала. Так и есть. Фомин забыл выключить электричество в подземелье. Я постоял, оглядывая коридор и счищая о кромку стального порога глину с подошвы. Шум дождя был не слышен, раскаты грома едва ощущались, толща земли и бетона глушила внешние звуки.

Шепот больше не слышался.

Если вообще когда-нибудь был.

Я прошел вдоль дверей, ведущих в лабораторные комнаты. Мимо проплыли агрессивно выставленные штурвалы. Остановился возле двери с намалеванной краской цифрой «2», снова смахнул скатившиеся в глазницу капли, повернул штурвал и вошел. Жаль, что журнал посещений бункера остался в караулке, а так в нем можно было сделать выпендрежную запись «Проверка сохранности инвентарных объектов», подпись и число, будто я спускался сюда намеренно. Только кто будет читать этот журнал? Гаджиев, что ли? Сомневаюсь, что он выберется в нашу дыру в течение ближайших двухсот лет… Но что об этом рассуждать – журнал оставался в караулке. К тому же когда я вошел в комнату, то начисто забыл и про него, и про выпендрежную запись.

В комнате «2» хранились граненые осколки. Как утверждал Фомин, элементы управления неопознанным летающим объектом, который наши доблестные ПВО опустили с небес на землю. Так вот, эти стеклышки, разложенные на зеленом сукне, шевелились и поворачивались под еле слышные раскаты грома. При каждом шевелении в хрустальных недрах вспыхивало крохотное бледное сияние.

* * *

Не веря глазам, некоторое время я остолбенело следил за шевелением и вспышками осколков. Первой мыслью было, что я наблюдаю фокус, принципа которого не понимаю. Эти вещи не могут шевелиться сами по себе и уж тем более светиться без подключения видимого источника энергии.