«Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе

– Не были ли вы в Старой Бухаре?

– Да, был.

– Не помните ли вы, как в вас стреляли?

– Да, помню.

– Так вот это я в вас стрелял. Вы в то время были за красных, а я за белых, но, как видите, судьба нас столкнула вместе, и не где-нибудь, а в Воркуте, в лагере».

Потом мой напарник стал интересоваться тем, кто я и в чем меня обвиняют.

Стал меня спрашивать, не знаком ли я с Амосовым?

Да, фамилию Амосов я слышал, но ни с каким Амосовым не знаком.

– Амосов сидит в камере напротив нас, и я с ним веду разговор посредством перестукивания по трубам парового отопления.

Все эти не нужные мне разговоры, расспросы и рассказы не имели никакого интереса, но только заставляли меня насторожиться…

Я оказался прав: за тот период, что я с ним просидел в одной камере, он ни разу не перестукивался с Амосовым.

До меня с ним сидел один политический подследственный, и он своими провокаторскими расспросами заставил его нехорошо отзываться о руководящих работниках, в частности, о Сталине, за что [этот подследственный] и поплатился…

Меня он также неоднократно наводил на такие же разговоры, но из этого ничего не выходило, я на него смотрел как на наседку[25].

Камера, в которую меня поместили, была рассчитана на двоих, с двумя кроватями, вделанными в стену; на день они запирались.

Посередине камеры стоял столик и два круглых цементных стула; то и другое было прочно зацементировано в пол.

В углу круглые сутки стояла параша, так как на оправку выводили всего два раза в сутки – утром и вечером. В остальное время пользовались парашей, вследствие чего в камере воздух был испорчен…

Мой сосед объяснил, что это знаменитая Сухановская тюрьма[26]. Здесь ранее был Сухановский монастырь.

В понедельник 26 мая в 10 часов утра за мной пришли два солдата и сказали, чтобы я одевался. Я оделся, вышел из камеры, и меня подхватили под руки и довольно быстро повели по двору в следовательский корпус.

Ввели в одну из комнат, где уже сидел следователь.

Я с ним поздоровался, и он мне указал на стул.

С этого дня опять пошли одни и те же вопросы и расспросы, а иногда я целыми сутками сидел, и следователь не задавал ни единого вопроса, или же вели разговоры, совершенно не относящиеся к следствию[27].

Если было тяжело сидеть в Лефортовской тюрьме, то в Сухановской во много раз тяжелее: нормально давали спать одну ночь в неделю, с воскресенья на понедельник; в течение недели я не имел возможности ни на одну минуту сомкнуть глаз.

В Лефортовской тюрьме я могу днем лечь в постель и хоть на минуточку сомкнуть свои очи, и от этого становилось немного легче.

В Сухановке сидишь на круглом цементном стуле, возьмешь в руки книжку (моему соседу разрешалась выписка книг для чтения), и невольно глаза закрываются – но тут же щелкает крышка дверного глазка и часовой смотрит, что делается в камере, и ты вздрагиваешь и открываешь глаза…

Встаешь, бывало, ходишь из угла в угол по камере размером в 3–4 шага, и ходишь до тех пор, пока не устанешь, разгонишь дремоту и опять сядешь на стул…

Кроме этого, здесь я был лишен несчастной пятнадцатиминутной ежедневной прогулки.

Лишен был ежемесячной выписки продуктов на сумму 75 рублей.

В камере разговаривать между собой совершенно было невозможно из-за большого резонанса. Часовой ежеминутно открывает «волчок»[28] и повелительным тоном говорит – прекратите разговоры!..

Одним словом, везде и всюду тебя старались изнурить, обессилить, чтобы сломить твою сопротивляемость…

В первое время я не знал, что в Сухановке подследственным разрешается по распоряжению следователя делать выписку. У моего соседа всегда была выписка – как видно, он был на особом положении. Причем он сказал, что у него на личном счету 200 рублей уже 8 месяцев, хотя никто ему денег не переводил.

В один из вечеров, сидя у следователя, я спросил:

– Почему мне не разрешается выписка продуктов, если в Лефортовской тюрьме она мне разрешалась?

– А что бы вы хотели выписать?

– Мыло, сахар, зубной порошок и грамм 100 сливочного масла.

Он, смеясь, ответил:

– Какой вы наивный. Я вас изнуряю, изматываю, а вы хотите сливочного масла, чтобы подкрепить себя. Что вы, с ума сошли!

Так в выписке мне было отказано.

Особенно сильное действие на нервную систему оказывало следующее: ночь, сидишь у следователя, кругом тишина, и вдруг слышишь, как из соседних комнат раздается истерический крик, плач, стоны мужчин и женщин…

Сначала я думал, что это инсценировка.

Я не мог и представить, чтобы в советской тюрьме такими недозволенными методами велось следствие.

Наконец я не вытерпел и спросил своего следователя:

– Скажите, разве советское законодательство разрешает такими методами, как избиение и другие физические воздействия, вести следствие?

Он мне ответил:

– Партия и правительство в отдельных случаях разрешают применять над подследственными физические меры воздействия[29]. Впереди вас ожидает такая же участь.

Действительно, в скором времени слова следователя сбылись…