Спасибо деду за Победу!

Нам бы до тех стволов, что в машинах лежат, добраться — глядишь, чего бы и сладилось, а то ведь оба пулемета — там, автоматы — только у двенадцати человек, да и то — у четверых уже патроны на исходе. А эти — снайперы, сволота такая! — чего вытворяют? Один нам головы поднять не дает, а второй тем временем с фланга к нам и — бабах! Лешка-Седой вон — лежит, весь в крови, рот только беззвучно открывает, ну, как рыба пойманная. От боли голоса нет. Ему сейчас промедол срочно вколоть надо — шок снять, а попробуй-ка, сунься к нему. Я попробовал — еле назад прянуть успел. Пуля в камни возле самого моего носа долбанула — глаза крошкой запорошила. Еще бы чуть — я бы там и остался…

Лежим, в землю врасти стараемся. Сначала ужас накатил — вот как если в жаркий день ведром ледяной воды обдать. Руки-ноги — ватные, пальцы занемели, словно отлежал их. «Стечкин» из кобуры минут пять тащил, все вытащить не мог. А когда вытащил, как посмотрел на него — хера ли с тебя толку, товарищ «АПС»? Ты ж даже в самых смелых своих фантазиях и до половины расстояния, что до снайпера, не добьешь. Он ведь, гнида, может, метрах на восьмистах работает, а я тут… Кандидат в двухсотые…

Третью двухсотку нам минут через пять нарисовали. Старого, ну то есть ростовчанина Андрюху Старкова. Он бросился было к грузовику, тут его и… Как тетерева, на взлете… А что мы могли? Разве что выть. И только пули по металлу — дзинь! Да по камушкам — джик! Лежим, ждем, когда по телу «туп!» будет…

Когда Владик-Волчар — Волоков его фамилия, — свалился с пулей в плече, мне вдруг как-то по фигу все стало. Нет, страх не прошел, в смысле совсем, но вдруг такие мысли в голову полезли — ой, мама! Вдруг стукнуло, что вот лобстера я жареного никогда не ел, да теперь видно уже и не поем. И тут же вдогон прилетело: зато я знаю, что анчоусы и кильки — одно и то же. И снова грустная мысль: девственницы у меня никогда не было, а дело к тому идет, что уже и не будет…

Вот еще травинки, которые прямо рядом с моим лицом торчат, считать начал. Травинки чахленькие такие, бледненькие. Так ведь и не сезон еще для них — чай, не май месяц. Восемь их, травинок этих было. Две повыше, остальные — совсем маленькие. Вот смотрю на них и думаю: они вырастут, а я и не узнаю — чего хоть это за травка такая?..

У нас потерь прибавилось. Еще один «двести» и пара «триста». Седой кричать начал. С Волчарой, дуэтом. А мы сделать ничегошеньки не можем. Оружия нет, да еще снаряды эти… Того и гляди, взорвемся…

И тут вдруг подумалось мне, что вот так подохнуть — дело последнее. Что ж мы им, ягнята, что ли? Которые молчат? Рукой парням показал — мол, надо всем разом на грузовики рвануться. Оружие возьмем — раз, а то еще и засечем, откуда к нам эти пули-пташечки прилетают? Может, хоть не завалим, так хотя бы попятнаем этих тварей!

Парни головами кивают — поняли. И смотрят на меня. Все верно: раз командир — значит, первым и подниматься. Тут у меня все мысли сторонние ушли, и снова — ужас накатил. Ведь убьют сейчас — к гадалке не ходи…

Только как страх накатил, так куда-то и укатил. Почти сразу же. Ну убьют, ну и чего? Все одно: помирать когда-то да придется. Может, мой срок сейчас и пришел?..

Я уже и патрон в ствол загнал, и подобрался, как волк перед прыжком. Может, успею до пулемета добраться, а с этим механизмом я еще в срочную — на «ты» был. Может, сам их, сук этих, достану?..

Только, как в одной хорошей песне поется, «видно, не судьба была пули мне отведати». Вдруг выстрелы, вопли, да такие, что кажется — целое стадо обезьян в кустах оттягивается. Мы как-то разом все почувствовали, что снайперам резко не до нас стало — рванули за оружием. Я только рукой на орудия махнуть успел, а с «зисок» уже чехлы посдергивали, станины развели, уже стрелять изготовились. И нашим раненым помощь подали: кому — жгут, кому — тампон, всем — промедол…

Замерли, ждем, и тут… Честное слово, чуть не разревелся, когда услыхал:

— Эй, славяне, не стреляйте! Свои!

У меня губы трясутся, но марку держу. Не новичок все-таки…

— Свои? А кто такие?

— РДО! — и номер вдогонку…

Ну, тут уж совсем от сердца отлегло. Казаки. Наши. Братишки…

Минут через пять они к нам вышли. И ведут пленных снайперов. Вернее — волокут. И не снайперов — снайперш…

Мы обалдели. Стоим — глазам своим не верим. Это что же: вот эти соплячки нас чуть не уделали? Бля-я-я-я…

Смотрим мы на этих девок, и не знаем, что сказать. Нет, мы не монахи, и не праведники, и на войне всякое бывало. И деревни под уровень грунта ровняли, и по молокососам-фанатикам стрелять приходилось. Да и с женщинами… ну, с боснячками… иногда… это самое… Короче: бывало, и бывало всякое. Но тут…

Мои орлы меж собой пошушукались, а потом Витька-Тракторист тихонечко мне так, на ухо:

— Слышь, Гарик, ты это… Мы, короче, их… Не будем, короче. Ни я, ни остальные. Казаки — пусть их… Только лучше бы, чтоб они их сразу… А?

А мне и самому тошно. Нет, я им ничего не простил и прощать не собирался, но вот… Все-таки нас два десятка мужиков, и казаков этих — еще человек сорок. Нельзя так над бабами… Не по-человечески…