Спасибо деду за Победу!

Барский выносится из рощи, как спринтер на стометровке.

— Как ты их! Молодец! — на бегу восторженно орет мой товарищ.

— Давай-ка, бери винтарь, — я сую Мишке трехлинейку и горсть патронов. — И вставай на шухере!

— На чем? — оторопел Барский.

— Охраняй! Вдруг эти на броневике вернутся. Стрелять-то умеешь?

— Конечно! — немного обиженно ответил Барский, действительно привычно-отработанным жестом приоткрывая затвор, чтобы проверить наличие патрона в патроннике. Затем он пополнил магазин. Ну, в общем, понятно — сын офицера все-таки… В смысле — командира РККА.

— Отлично! Приглядывай за дорогой!

Так, с чего начнем? Снять ремень, на котором только небольшой патронташ с тремя кармашками и штык-нож. Эге, а где все остальное? Не с тридцатью же патронами он воевать собирался? Ладно, с этим можно разобраться потом, а сейчас нужно узнать — где его дружки и не свалятся ли они нам на голову в ближайшую минуту.

— Name, Dienstgrad, Regimentsnummer! Antworten, Arschloch![1] — рявкнул я на немца, сопроводив слова мощным пинком ногой по ребрам.

Свободное владение немецким языком — добрая традиция моей семьи. Наша фамилия похожа на еврейскую, но на самом деле в предках у меня числились немецкие бароны с приставкой «фон». Причем самые настоящие, а не какие-то там «остзейские». Когда-то давно, в восемнадцатом веке, младший сын нищего баронского рода фон Глейманов поступил на службу к русскому царю. И все его потомки тоже отдавали свои жизни на русской службе. В общем, стали Глейманы простыми русскими людьми, даже приставка «фон» где-то потерялась. Один из представителей нашего рода, мой прадед, прапорщик военного времени, сделал в восемнадцатом году правильный выбор — вступил добровольцем в Красную Армию. И умудрился сделать карьеру — дослужиться до должности командира полка. Правда, сорок первый год прадед не пережил, доблестно погибнув где-то под Уманью. Однако любовь к «родному» языку он деду привил, а дед потом отцу, а уж после они оба — мне. Я даже учился не в простой, а в спецшколе, где все предметы преподавали на немецком. Так что «языком Гете и Шиллера» владел свободно. Что очень помогло мне десять лет назад — я получил хорошую работу в совместной российско-немецкой строительной компании. Меня даже три раза посылали в Ганновер на полугодовые «курсы повышения квалификации». И за время таких командировок я чрезвычайно обогатил свой словарный запас сленгом и ругательствами.

— Nicholaus Merten. Schütze. Und der Regimentsnummer sage ich nicht![2] — огорошил пленный. — Wer seid ihr? Ihr seid doch keine Militaergeheorige! Wie habt ihr die Soldaten der Wehrmacht anzugreifen gewagt?![3]

— Ах ты, сука… — почти весело сказал я, примериваясь хорошенько пнуть обнаглевшего ганса в раненое плечо. Чтобы сразу мозги прочистились. Но меня внезапно позвал Барский.

— Игорь! — каким-то странным голосом громко позвал Миша. — Игорь, подойди сюда!

Я резко встал и обернулся. Мелькнула мысль, что возвращаются немцы на броневике. И не одни, а с подкреплением. Но нет — Миша не смотрел на дорогу. Он в упор глядел на лежавший на клумбе ворох тряпья, вокруг которого пять минут назад фоткались фашисты. И что тут особенного? Я присмотрелся, и вдруг пелена упала с глаз — это был вовсе не тюк с тряпьем. Посреди желтеньких и красненьких цветочков ничком лежала женщина. А поверх нее лежала большая мохнатая собака. Так вот где смотрительница переезда и ее единственный защитник!

Причем креативные европейцы не ограничились простым убийством пожилой женщины и собаки. Из их трупов они создали артобъект — железнодорожнице подогнули колени и задрали юбку, а собаку разместили на ее ягодицах. Некрофилы, блядь…

Волна горячей ярости затопила мозг. Что-то изменилось на моем лице, да так, что Барский отшатнулся. Я на деревянных ногах шагнул к фашисту и без замаха ударил его в живот трофейным штык-ножом. Потом еще раз и еще… с проворотом, чтобы уж наверняка… С такими ранами он сразу не сдохнет, какое-то время помучается. Просто убить это… животное — подарить ему спасение. Нет, легко он не умрет! Эх, будь у меня хотя бы час… Он бы узнал, что мы в Сербской Крайне с боснийскими снайперами делали, когда они имели глупость попасться нам живьем…