Взгляд Григория был совершенно бессмысленным, он не владел собой. Вцепившись в костюм Коретты, он пытался притянуть ее к себе, но она легко уворачивалась от его неловких ударов.
— Григорий, перестань! — закричала она. — Перестань, пожалуйста!
Они плыли и кружились, отлетая от предметов и стен, и этот безумный балет в космосе сопровождала возвышенная музыка фортепианного концерта. Григорий уже тяжело дышал, но по-прежнему был еще вне себя от страха и ярости. Коретта сама осторожно притянула его к себе, обхватила руками и спрятала голову у него на груди, чтобы он не смог ударить ее по лицу.
Гнев его вдруг иссяк. Он глубоко всхлипнул и прикрыл руками глаза.
— Боже мой, что я делаю… Я не знал… У тебя на лице кровь. Это я сделал!
— Неважно, все уже прошло.
— Нет. Я виноват. Очень виноват. Прошу тебя, прости. Я сделал тебе больно, что-нибудь сломал…
— Нет, ничего подобного, правда, мне совсем не больно. Григорий в смятении, забыв обо всем, ощупывал ее руки, словно ожидая обнаружить перелом, обнимая, прижимал ее к себе.
Его дыхание участилось. Она попробовала осторожно высвободиться.
— Прости меня, — сказал он тихо, — прости.
— Ничего, — ответила она по-прежнему спокойно, чувствуя, однако, как его руки опускаются все ниже, обнимая ее все крепче. Его ярость внезапно обратилась совсем в другое чувство.
Коретта понимала, что все зашло слишком далеко и следует прекратить это. Но тут же удивилась собственным мыслям: зачем? Почему она должна останавливать его? Она женщина, была замужем. И ведь этот большой, угрюмый, вспыльчивый русский нравится ей. И, — она с трудом удержалась от смеха, — Господи, ведь это в космосе впервые, прямо как в книжках.
Григорий заметил ее улыбку и коснулся пальцами ее губ, шепча по-русски ласковые слова. Ее костюм застегивался на одну единственную «молнию», и он медленно расстегнул его, обнажая теплую темную кожу.
Она не носила бюстгальтера — зачем он в невесомости? — ее груди были круглыми и полными. Он наклонился, погрузив лицо в их тепло, целуя ее снова и снова. Она крепко обняла его голову, помогла ему раскрыть «молнию» до конца. Выскользнула из своего костюма и помогла раздеться ему.
Приятно, необычайно приятно плыть невесомыми в космосе, будто в глубине океана. Волны музыки набегали на них, отступали... и набегали опять…
— Болонская копченая колбаса, салями или сыр, мистер Флэкс, и больше ничего. А хлеб только белый.
Флэкс посмотрел на поднос с неаппетитными сандвичами.
— Ну почему, Чарли, — спросил он. — В тот момент, когда начинается работа, сразу кончается вся еда и нам присылают такое вот дерьмо? Хлеб, видимо, черствый?
— К сожалению, мистер Флэкс. Но, в конце концов, после семи вечера нельзя ожидать…
— Нельзя что? Нельзя ожидать нормальной еды, потому — что в буфете рабочий день кончился? Да у меня здесь люди работают сутками без перерыва, а вы не можете придумать ничего получше этих дерьмовых сандвичей!
— Это не я придумываю, я только разношу. Берете?
— Нищим выбирать не приходится, — проворчал Флэкс, его гнев прошел так же быстро, как и вспыхнул. Он приподнялся в кресле, чтобы размять затекшие ноги. Надо походить, но сперва он перекусит. — Дайте мне каждого по одному. Спасибо.
Он выбросил лишний хлеб и сделал себе что-то вроде трехслойного бутерброда. Он медленно жевал, откусывая большими кусками, и слушал через наушники распоряжения бригады, занимавшейся двигателями.
— ..вот тот, желтого цвета, справа. Нужно отрезать часть кабеля и заизолировать нижний конец. Так…
Он все время слышал этот голос и помнил о тех двоих, которые пытались в открытом космосе починить ядерные двигатели. Работали, помня об урочном часе. При этой мысли его глаза обратились к табло — полетное время 16:42. Пока он смотрел, стало 16:44. Время шло. Загорелся световой сигнал, и он нажал кнопку.
— Я говорю из конторы русских, Флэкс. Я был в Капустином Яре и на Байконуре, они клянутся, что у них нет ничего на ходу, чтобы состыковаться с «Прометеем» раньше предельного срока. Через два дня на старте будет «Союз», но они могут сократить этот срок только на несколько часов. Это подтверждается имеющейся у нас информацией и, с твоего позволения, данными ЦРУ. Я обратился к ним, не спрашивая твоего разрешения, я знаю, что должен…
— Нет, не в этот раз. Ты поступил правильно, спасибо. Значит, нет никаких шансов послать сейчас советский корабль?
— Абсолютно никаких. Извини.
— Все равно, спасибо.
— От Советов помощи никакой. А НАСА может запустить свой «челнок» не раньше чем через неделю — это в самом лучшем случае. Они, конечно, готовят его, спешат, насколько возможно… Если «Прометею» удастся выбраться с этой орбиты, им все равно может понадобиться помощь. Но помощь может и опоздать.