Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

— Как можно быть такой идиоткой? Ты, конечно, разболтала о ней своим девчонкам? Может, и по всем партам пустила!

— Да что ты! Никто на свете не знал, что она у меня, — только ты. Она была запрятана в самой глубине. Я даже не понимаю…

Сцена затянулась на несколько часов. Наконец Элизабет, бледная и измученная, ушла домой. Но через несколько недель она нашла в себе силы примириться с тем, что произошло. Да, запонка Рикки пропала, и ей уже никогда не коснуться ее, и никогда ей не придется испытать это волшебное ощущение, словно она прикоснулась не к запонке, а к загорелой, мужественной руке Рикки. Запонку потеряла Хильда; Хильда, которая своим упорством сломила ее сопротивление — недаром ей так не хотелось расставаться с запонкой! — и с тем же невиданным упорством установила какие-то воображаемые права на нее. Она, эта самая Хильда, потеряла запонку и утопила и свою и ее жизнь в беспросветной тьме. Но для Хильды тьма не так беспросветна, как для нее: разве можно сравнивать! Элизабет стала холодна и неприступна с Хильдой; виделись они очень редко — дружба уступает любви.

А Хильда все это время под личиной раскаяния пылала темной торжествующей радостью. Укрыв запонку в колыбельке сложенных ладоней, она лежала у себя на кровати, и голос Рикки из проигрывателя пронизывал ее насквозь, так что даже пальцы на ногах подергивались в ритме его песни; она не сводила глаз с его портрета — этот большой портрет, один на совершенно чистой стене, был великолепен. (А Элизабет — она всегда была вульгарной, от природы — оклеила всю свою комнату, от пола до потолка, сотнями фотографий Рикки — лепила на стенки все, что ей удавалось раздобыть, любые карточки, хорошие ли, плохие или вовсе неудачные. Это было просто коллекционирование, простое накопление, а единственная большая глянцевая фотография у Хильды была кумиром.) Когда Хильда глядела вверх, на Рикки, ей казалось, что он тоже смотрит прямо ей в глаза, и в его взгляде ей чудилось понимание и сочувствие. Он знал, что она пошла на ложь, предательство и кражу, но только ради него.

И она говорила ему:

— Рикки, ты мне дороже всего на свете. Для тебя я готова на все.

И вот его голос обволакивал ее, его запонка лежала в ее ладонях, и она, утопая в блаженстве, почти теряла сознание от ощущения его близости. Вот это жизнь: мир стал безумным, щедрым и радостным, и она заплатила за это, как Фауст, чудовищным тайным преступлением.

После очередной «оргии» она опять прятала запонку на прежнее место. И каждый раз она вновь гордилась тем, что нашла такое отличное место для тайника. У Хильды был велосипед. На руле велосипеда были надеты толстые резиновые ручки. Одна из них довольно легко снималась. Хильда стаскивала эту ручку, закладывала запонку в стальную трубку и снова надевала ручку на руль. Пожалуй, Родни мог обыскать сумочку на седле — должно быть, он по привычке обшаривал ее два-три раза в неделю — все искал чего-нибудь, что можно стащить, чтобы потом навредить Хильде. Но вряд ли он будет возиться с рулем или тем более стаскивать ручку — разве что возьмет велосипед, чтобы съездить куда-нибудь. А этого как раз опасаться нечего — у него свой велосипед, настоящий мужской, и он ни за что на свете не покажется даже в собственном дворе с дамским велосипедом: как бы ребята не стали дразнить «девчонкой».

И вот теперь Хильда шла к Элизабет и Родни, стараясь не сбиваться с прямой; и каждый шаг казался ей шагом к могиле, которая только что разверзлась перед ней. Надеяться ей было не на что. Она знала, что они нашли запонку. Ничто другое не сделало бы их союзниками— Элизабет всегда относилась к Родни высокомерно и презрительно, и только поэтому они поджидали ее с такими лицами.

Она подошла. Враги хранили молчание. Над ними нависла какая-то неестественная тишина, словно вот-вот грянет убийственный удар грома.

Она молча остановилась перед ними. Элизабет что-то держала в сжатом кулаке. И вот она медленно, словно бросая обвинение прямо в лицо Хильде, раскрыла ладонь. На ладони лежала запонка. Топазы на ней никогда не сияли так ярко — казалось, в их прозрачной глубине сгустились все лучи полуденного солнца.

Голос Хильды прозвучал сухо и невыразительно, как скрип двери:

— Где ты ее нашла?

— Он дал, — ответила Элизабет. Не отводя от Хильды обличающего взгляда, она кивком указала на Родни.

Родни, ужасно довольный, заговорил:

— Тут надо было поспеть на соревнования, а у моего велосипеда шина спустила — вот я и взял твой.

Он не испугался, что его задразнят, потому что слишком боялся опоздать на этот пошлый, дурацкий, проклятый матч. И в награду за это его ждал такой триумф, о каком он и мечтать не смел.

— А ты откуда узнал, что это такое, когда нашел ее? — с тупой настойчивостью продолжала спрашивать Хильда.

— Э-э, я давным-давно знал про вашу слюнявую запонку, — ответил он, упиваясь презрением, — слышал, как наши мамаши о ней трепались.

Он расхохотался, издеваясь над ними обеими, смакуя по капельке свое торжество над ними.