Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

Интересно, что ко всем другим новобранцам капрал относился все более терпимо: постепенно мы осваивались с армейскими порядками, и он начинал считать нас людьми. Правда, на плацу он по-прежнему орал, но вечерами, после занятий, разговаривал по-человечески. Иногда он слушал с нами джазовые пластинки, хотя сам любил народную музыку. И вот, бывало, слушаем мы проигрыватель, а Леки что-нибудь чистит или гладит, или в десятый раз заправляет кровать, а капрал время от времени его подгоняет: «Эй, Леки, шевелись-ка поживей, ты ведь солдат, а не дохлая пробл…!» Леки только испуганно поднимал на него глаза и потом молча продолжал свое дело.

Я ни разу не видел, чтобы Леки писал письма. И мне кажется, что он вообще был не слишком-то грамотный. По крайней мере, читая комиксы, он шевелил губами и водил пальцем по строчкам. А однажды капрал, заглянув в его книжку, так увлекся, что довольно долго просидел на кровати, решительно ничего вокруг себя не замечая.

А ведь поначалу Леки казался очень бойким. В тот день, когда мы впервые стреляли из пулемета, он, например, устроил небольшое представление: мы еще осваивали одиночные выстрелы, а он поставил пулемет на стрельбу очередями и, одной длинной очередью выпустив все пули, буквально разнес мишень в щепки. Я помню, как капрал, наклонившись к Леки, сказал ему — раздельно, медленно и почти нежно: «Ну что ты за такая тупая дубина, Леки!» Разумеется, Леки получил наряд вне очереди.

Но вскоре в глазах Леки появилось отчаяние. Он стал скованным, словно был обречен все делать неправильно, словно считал, что он и жить-то не имеет права, а на его беззаботном и открытом лице застыло выражение тупого безразличия. Порой мне даже казалось, что нельзя так изводить человека.

Чем дольше я наблюдал за этими юнцами, тем яснее мне становилось, что они виновны, хотя они-то клялись, что даже не видели пострадавшего. Больше того — они продолжали твердить, что их, ни в чем не повинных, чуть не убили в полиции, и прямо указывали на одного из полицейских, говоря, что избивал их именно он. Полицейский, однако, решительно отвергал обвинения. Один из юнцов все время повторял, что он никогда в жизни и не пробовал портвейна, что это пойло для всякого, отребья, а он, дескать, пьет только пиво или виски. Можно было подумать, что юнец говорит правду, так убежденно он стоял на своем. А еще они уверяли, что девушка на них клевещет, потому что когда-то они подрались с ее братом. Но оба не чувствовали ни малейшего почтения к раз навсегда установленным порядкам, к законности — и очень вредили себе этим. Накануне моя жена уехала к матери, и днем мне пришлось перекусить в кафе. Это кафе находится напротив здания суда, а рядом с судом — полицейский участок. Поэтому неудивительно, что, входя в кафе, я встретился с помощником полицейского инспектора, но меня удивила его ледяная холодность. Помощник инспектора — высокий, широкоплечий, официально-неприступный — очень гордится своим чином: обычно он важно стоит на перекрестке, держа в руках белые перчатки и глядя как бы поверх уличной суеты (за порядком на улице присматривает сержант, который всегда его сопровождает), но я-то знаком с ним довольно близко: мы партнеры по гольфу, и все об этом знают.

И только потом я догадался, в чем дело: он мог подумать, что это я подучил юнцов выдвинуть обвинение против полиции. Тогда становилась понятной его холодность: мы не в праве подрывать авторитет полиции — ведь полицейские сталкиваются с множеством трудностей, и когда слышишь, что порой они пускают в ход дубинки, надо помнить, с кем им приходится иметь дело. Воспитательные меры, разумеется, нужны, и я в них верю до известного предела, но ведь и жертву надо тоже оградить от насильников.

Вот и Леки однажды тоже отличился: едва не угробил гранатой весь взвод. Постепенно парни почти перестали с ним разговаривать. Сначала они частенько над ним подшучивали: возьмут, например, да и разворошат его кровать, — но это прекратилось, когда за него взялся капрал (хотя нет, парни из Глазго и потом это делали). Но вообще-то мы довольно редко его видели: он непрерывно отрабатывал свои наряды вне очереди. Не знаю, почему нам не хотелось с ним разговаривать. Скорее всего из-за его неудачливости: нам казалось, что он прирожденная жертва. Он как магнит притягивал несчастья, и мы предпочитали держаться в стороне. Например, этот десятинедельный курс маршировки — нам вовсе не улыбалось постоянно его повторять, а Леки явно был обречен на это.