Созвездие Близнецов

— Нет, так нельзя, — сказал замдиректора, — это нельзя. Вы сами подумайте: вы же в коллектив вступаете. У нас борьба. Фронт. Мы боремся. Если вы так быстро работаете — хорошо. Значит, производительность, рост. И вообще, вы не беспокойтесь: без работы не останетесь, найдем работу. Нам еще альбомы выпускать надо — будем альбомы оформлять.

—  И кроме того трудовая дисциплина, — раздалось со стороны очков, — коллектив и дисциплина. Мы ведь боремся за звание, Николай Николаевич.

— Ну что ж, — тяжело вздохнул Коля, — очень жаль. Я так не могу. На семьдесят рублей я согласен, но чтобы все время... Нет, я так не могу. — Коля встал.

— Вы подумайте! — крикнул вдогонку замдиректора.

Коля вышел на Большой проспект. Дворники посыпали солью тротуары, и под ногами разъезжалась какая-то каша. Было светло, но солнце уже куда-то ушло, и улица стала безразлична.

«К Бибикову к двум, — подумал Коля, — к двум часам. Куда же время девать? Домой идти? Нет, не хочется. Сейчас мрачно там. Пойти к Александру Антоновичу? Пойду к Александру Антоновичу, — подумал Коля, — или даже поеду, пожалуй».

И Коля отправился к Александру Антоновичу. Не то чтобы это ему было так уж по пути. Даже совсем не по пути: Александр Антонович жил на Измайловском проспекте у Троицкого собора.

«Далеко, но надо же хоть кому-то рассказать о своих неприятностях. И хоть бы только работа... Ладно бы... А то еще и Бибиков впереди. Да, неприятно­сти...»

И Коля поехал к Александру Антоновичу, чтобы скоротать время, а заодно уж и облегчить душу немного, а может быть, духу набраться перед самым неприятным.

«Ах, скверно! — думал Коля, качаясь на заднем сиденье автобуса. — До чего же все это скверно! Что же теперь будет? И как мне с Бибиковым вести разговор? Скверно! А может быть, стоило согласиться? — усомнился вдруг Коля. — Черт с ним, что семьдесят рублей. Ах, нет, я ведь не потому, — вспомнил Коля, — я потому, что работы много и восемь часов. Я ведь из-за этого. Нет, все правильно. Только как же теперь... Что бы придумать?» — думал Коля, поднимаясь по лестнице, но, так ничего и не придумав, нажал кнопку звонка.

13

Александр Антонович возлежал на софе и примеривал грелку, наполненную горячей водой, только что принесенную теткой. Грелка служила катализатором рюмочке водки, рюмочку водки Александр Антонович всегда называл посошком. Почему посошком? А кто его знает? Может быть, потому, что всегда устремлялся куда-нибудь — не телесно, так мысленно. Или, может быть, потому, что считал эту рюмочку Александр Антонович как бы послед­ней, предшествующей каким-то свершениям. Может быть. Себя же Александр Антонович называл алкоголиком, и, надо отдать ему должное, до исключительной изощренности довел этот благородный, по его мнению, порок, выпивая не более десяти-двенадцати рюмочек в день, но и эти двенадцать-тринадцать в течение дня помогали поддерживать mens sana in corpore. Non sana, добавлял Александр Антонович. Александр Антонович пристроил как полагается грелку.

— Николай Николаевич! Ужели? И в кои-то веки! Сколь счастлив! Но погодите минуту. Нет — две. Дайте живительной влаге разлиться в моем истощенном болезнью, измученном теле.

(Сугубо секретно: болезнь, подточившая силы Александра Антоновича, была поистине барской болезнью. Нет, не подагра).

Коля присел на бледные полоски и венки ампирного кресла, взял в руки журнал (ну конечно, это был изысканный журнал «Старые годы»), впрочем, не читал, а так, повертел в руках, ну, может быть, полистал, а в общем, все это время смотрел на Александра Антоновича, и смотрел довольно-таки грустно. Александр Антонович принял взгляд на свой счет и заерзал, разрушив саркофаг из подушек, и грелка забулькала; Александр Антонович стал извиняться за пьянство.

— Да нет, Александр Антонович, я не о вас, — сказал Коля, хотя он и вовсе ничего не говорил. — Я, Александр Антонович, должен сегодня того... подписку давать.

Александр Антонович замахал руками:

— Что вы, Николай Николаевич, вы что? Какую подписку? Упаси вас Бог! Ни за что не давайте.

Заметим, Александр Антонович вообще не знал, о чем речь.

— Подписку. Подписку участковому инспектору.

— Это что, о должности, что ли?

— Да, о работе. И в десять дней. — И, подумав, добавил: — Иначе сошлют.

— Сошлют? — Глаза Александра Антоновича загорелись восторгом. Перспектива иметь ссыльного приятеля увлекла его. Правда, не больше чем на минуту. Все-таки Александр Антонович искренне любил Николая Николаевича, которого в глубине души считал чудаком. Николай Николаевич, напротив, считал чудаком Александра Антоновича. В Александре Антоновиче с минуту боролись два чувства — дружба победила.

— Николай Николаевич, а вы его убедите. Ну, знаете, там, объясните, что вы художник и творческий человек, что вы приносите большую духовную пользу. В конце концов, он человек — должен понять. И квартальные люди.