Созидательный труд

– Да, – согласилась Варвара. – Если папа за лексусом сходит.

– Рыбонька, да как же он пойдёт? У него и трусы мокрые, – почему-то сказала жена Оптимистова. – Он пойдёт, а ты в колодце что делать будешь? Менингит зарабатывать?

– А я менингит вообще не люблю. Я закалённая. А папу, если он разок ещё упадёт, не поднимешь больше.

Жена Оптимистова подумала, что рыбонька-птичка права: второй раз поднять мужа она вряд ли сможет. Она и первый подняла с трудом. Да и вид у Артёма Павловича какой-то странный: сидит в трусах на земле, колени трёт от жара и посмеивается.

– Артёмка, – сказала жена Оптимистова.

Артёма Павловича последний раз называли Артёмкой в детском саду. Отец Оптимистова всю жизнь работал на экскаваторе и гордился тем, как профессионально роет землю. Образования у отца Оптимистова не было. В школе он четыре раза оставался на второй год, а в техникуме, в который его взяли после восьмого класса, отца Оптимистова отчислили без права восстановления. Тогда он и сел за руль экскаватора.

Отец Оптимистова за то, что он умеет управлять машиной, а другие не умеют, очень уважал себя и обращался сам к себе по имени с отчеством, а когда у Павла Валентиновича родился сын, с трёхлетнего возраста он стал называть сына по имени с отечеством, приучая его к хорошей жизни.

Павел Валентинович объяснил Артёму Павловичу, что такое созидательный труд, почему одним людям он полезен, а другим – нет. Все свои деньги, заработанные на экскаватор, Павел Валентинович тратил на образование и самоуважение сына, поэтому Артём Павлович и вырос таким самоуважаемым.

С первых дней устройства в газету он умудрился наладить отношения с директором ЛПК и очень быстро занял место сначала заместителя, а потом и самого редактора газеты. А всё потому, что директору Артём Павлович рассказал о труде созидательном, которому следует учить работников ЛПК.

После рассказов Оптимистова на территории завода ввели пропускную систему, стали контролировать отработанное время и внезапно понизили зарплату.

Артём Павлович учил директора совсем другому, но теория о созидательном труде помогла директору сделать правильное решение. И в оптимизации рабочих мест, и времени производственного, и экономии фонда заработной платы. За эту теорию директор и уважал Артёма Павловича, и даже директор никогда не называл его Артёмкой.

Жена Оптимистова тоже никогда его так не называла: ни ласково, ни в шутку, ни с издёвкой. Она и замуж выходила за Артёма Павловича, который всегда в классическом костюме, с галстуком, в белой рубашке.

Но человек в трусах у большого костра походил на Артёма Павловича только овальной формой головы и худыми конечностями.

– Артёмка, – повторила жена Оптимистова.

Человек в трусах повернулся к ней, хохотнул, развёл руки в стороны и воскликнул от радости:

– Пожар!

Чему радовался человек? Теплу и свету? Освобождению из колодца? Тому, что баня сгорит и с ней сгорят все несчастья Артёма Павловича?

– Артёмка, ты бы за лексусом сходил, а то наше золотце в колодце, – сказала жена Оптимистова и подумала, что вряд ли Артём Павлович дойдёт до города в состоянии Артёмки. – А хочешь, я с тобой пойду? Я с тобой пойду, а золотце в колодце посидит.

Жена Оптимистова сказала и решила, что оставлять дочь в колодце одну – абсурд, издевательство и много чего ещё, чему нет названия и не будет. Однако отпускать Артёма Павловича одного в город тоже опасно. Если бы жена Оптимистова умела управлять автомобилем, она бы поехала сама. С другой стороны, если она кого-нибудь попросит, кто-нибудь наверняка согласится покататься на лексусе и заодно приехать за мужем и рыбкой-птичкой.

– Ты, Артёмка, сиди здесь, грейся, а я сама в город за лексусом схожу и без лексуса не вернусь.

Артём Павлович хохотнул в ответ на слова жены, встал, раскинул руки, постоял с раскинутыми руками и сел обратно.

Жена Оптимистова посмотрела на Артёмку и подумала, что шубу она вряд ли когда-нибудь получит.

Перед походом в город Оптимистова сказала в колодец:

– Птичка моя, быстро в город схожу, а то папе нехорошо. Или слишком хорошо – не знаю.

– А я вообще хождения все эти не люблю, – сказала Варвара со дна колодца. – Идите вдвоём.

– А ты? Менингит?

– Никакого менингита. Мне тепло. Я зарядку делаю.

С этими словами Варвара махнула руками и стукнулась о стенки колодца, на чём зарядка и закончилась.

– Пусть папа греется. Замёрз он.

– В пути согреется.

Жена Оптимистова посмотрела на Артёмку. Он стоял перед пожаром и держал на вытянутых руках брюки, изображая сушилку. Мокрый пиджак он успел надеть на тело, и в пиджаке, трусах и с босыми выглядел комично.

– Нет, пусть лучше греется у костра.

Оптимистова опустила голову и побрела к калитке. Её муж даже не повернул голову в её сторону. Он жмурился от удовольствия и мурлыкал какую-то песенку под нос.

– Уже муже, не поняте, уже муже, красотын…

Где Артём Павлович услышал эту песню? Придумал ли сам или услышал на радио? Что значили слова в ней, на каком языке они пелись? Жена Оптимистова не понимала. Зато Артём Павлович понимал, что песня о том, как ему хорошо.