Создатели

Та низинка в конце долины как ничто другое для этого подходила. По утрам там всегда стелился туман, и единорога в нем можно было заметить, только если зверь поднимал голову, отрываясь от душистой травы. В этом тумане единорог казался словно вышедшим из этого марева, созданного им.

Три воина все время жгли костер и о чем-то тихо разговаривали. Поздним вечером, когда единорог топтался неподалеку от стоянки, их костер горел между двумя валунами так, что видно его было только со стороны замка.

Лекс поднимался на стену и смотрел на этот костер. О чем могли говорить созданные им куклы, не имеющие души? Их обходили даже светлячки. Лишь крутились вокруг. Особенно много их собиралось около единорога, но ни один светлячок не попытался забраться в гунна. Или в Невозмутимых. Души предпочитали селиться в деревьях и ручьях, но не в этих воинах.

Алексей не знал, о чем они разговаривали, но что еще можно делать у вечернего костра, как не тихо вести беседу о разных, возможно, ничего не значащих вещах.

Мальчик смотрел на этот костер издалека и понимал, что начинает скучать. Ему не хватало людей. Михаил, Каллиграф — они вроде и были живыми, настоящими, но у каждого из них были свои заботы, и не так уж много времени они проводили вместе.

Может быть, именно поэтому Лекс приписывал собственным творениям слишком много человеческих черт. Даже единорогу. Просто для того, чтобы заполнить пустоту, которая возникала внутри него, когда он часами молчал, работая над очередным творением.

* * *

Дверь в этот город Лекс выполнил в стиле Средневековья. Снова дерево, обитое железными полосами, массивная вставка для замка, впрочем, несуществующего. Отдавая дань Каллиграфу, мальчик нанес над ручкой двери небольшой, светящийся белым иероглиф — символ ангела.

Наверное, можно было подобрать и кое-что получше, но он знал слишком мало иероглифов, чтобы выбирать. Тем более ангел в данном случае подходил.

Город, открывающийся за дверью, располагался прямо в небесах.

Нет, он не парил — вполне возможно, что уходящие вниз опоры когда-то должны были уткнуться в твердь, — но в этом мире считалось, что отвесные скалы-опоры уходят так глубоко, что это расстояние можно сравнить с бесконечностью. Никто и никогда не сумел спуститься достаточно для того, чтобы достичь дна этого мира.

Никто и никогда не верил, что оно существует.

Среди местных (а в этом мире у Лекса были «местные» — воины и ученые, даже один чародей, умеющий швыряться огненными шарами) существовали два слова «упал». Произносились они почти одинаково, но немного с разными интонациями. Когда говорили про что-нибудь просто «упал», то это значило то же самое, что и в любом другом месте. Человек мог споткнуться и удариться о камни мостовой, картофелина могла выпасть из корзины и долететь до булыжников, прежде чем ее успеют схватить. Если же слово «упал» произносили с небольшим придыханием, часто еще дергая ладонью вниз (хотя в высших кругах это считалось признаком дурного тона, но воины обычно плевали на этикет и активно использовали жестикуляцию в разговорах), то это означало: предмет, а иногда и человек упал вниз — через ограждения, через парапет, вывалился из окна одного из скальных замков или еще как-нибудь.

Правда, такое же слово использовалось иносказательно. Так говорили о любой вещи, пропавшей, по мнению говорящего, навсегда. Также говорили и об умерших. Не обо всех — только о тех, кого подстерегла случайная смерть. О таких говорили тоже — «упал».

Местные не знали другого мира. А в этом мире подобные аналогии были оправданы. В мире, в котором могли бы жить ангелы, падение вниз означало бесповоротный конец. Окончательную потерю. Фатальность.

Замки и жилища местных располагались прямо в скалах. Тысячелетиями люди вгрызались в камень. Отвоевывали для жизни комнату за комнатой. Отбирали для ажурных мостов камень за камнем.

Лекс не знал, откуда местные брали дерево, но зато знал, что они ели.

Птицы летали здесь повсюду, и некоторые из них были весьма вкусны. Как и их яйца. Наверное, небогатая диета, но этот мир был еще сырым. В нем много еще нужно было придумать. И не только картинки, но и сложные взаимосвязи между местной знатью, интриги, экономику.

Лекс создавал этот мир не просто для красоты. Раз уж ему дали такую возможность, он хотел попробовать сбалансировать сложную модель, включающую в себя людей.

Лекс прошел мимо двух стражников, стоящих у конца моста, ведущего от его заветной двери (в той скале ничего не было, кроме двери) к замку, который он формально закрепил за собой.

Королем Лекс здесь не был. Более того, среди местных сложилась неписаная традиция вообще его не замечать. Точнее, все они его видели и не скрывали этого. Не скрывали своего знания того, что он — самый что ни на есть главный в этом мире. Но им не полагалось отвлекаться. Не полагалось ни кланяться, ни здороваться. Он не принадлежал этому миру, не входил в его систему ценностей, не влиял на обыденные вещи. Он был создателем и появлялся здесь только для того, чтобы творить.