Создатель звезд

Я воспринял эту тираду как ироничное замечание, но Джон добавил: «О нет, я говорю всерьез. Если под «чудесным вдохновением» понимать неожиданное и стихийное проявление заложенной в ваших жалких недоразвитых душонках внутренней силы, которая поднимет вас над обычной мелочной возней. С отдельными людьми это случается довольно часто. Когда появилось христианство, это происходило повсеместно. Но в сравнении с остальной массой изменения были слишком незначительны, и волна угасла. И если не произойдет нечто, подобное раннему христианству, но гораздо мощнее и в большем объеме, надежды нет. Видишь ли, и ранние христиане, и ранние буддисты, и все им подобные, несмотря на чудо самого своего появления, оставались на нижнем уровне того состояния, что я называю недочеловеческим. Их умственное развитие не сдвинулось с прежнего уровня, а воля, хоть и менялась под действием пробудившихся в них новых сил, оставалась непостоянной. Или, скорее, возникшие в них изменения часто не могли встроиться в их прежнюю жизнь и превратиться во что-то гармоничное и естественное. Их влияние оставалось шатким. Можно сказать, что новый компонент был необычайно нестабильным. Или, если иначе, некоторые люди сумели стать святыми – но не ангелами. Человеческое и животное находилось в них в вечном противостоянии. Поэтому они так носились со всякими идеями вроде греховности и спасения души вместо того, чтобы начать новую жизнь, полную свободы и радости, которая изменила бы мир к лучшему».

Он замолчал. Я снова набил трубку и зажег ее. Наконец, Джон заметил: «Уже девятая спичка. Смешное ты создание!» И правда. Передо мной лежало восемь сгоревших спичек, хотя я не помнил, как их зажигал. Джон со своего места не мог видеть пепельницу. Должно быть, он замечал каждый раз, когда я заново зажигал трубку. Кажется, он умел замечать все вокруг, даже когда был поглощен своими мыслями. «Ты создание еще смешнее!» – парировал я.

Наконец, Джон продолжил говорить. Смотрел он на меня, но у меня было чувство, что он скорее размышляет вслух, а не беседует со мной. «Сначала я подумал, что надо просто взять правление миром в свои руки и помочь Homo Sapiens сделать из себя что-то более человекоподобное. Но потом понял, что на это была способна только та сила, которую люди называли богом. Или, может, какое-нибудь высшее существо с другой планеты или из другого измерения. Но не думаю, что нечто подобное стало бы тратить на это свое время и силы. Скорее всего, оно обратило бы землян в скот, музейные диковинки, домашних зверушек или просто паразитов. В общем, мне кажется, что помочь Hom. Sap. может только что-то потустороннее, если, конечно, захочет. Я не могу. Я уверен, что сумел бы получить власть над человечеством, если бы захотел. И, оказавшись у власти, сумел бы сделать этот мир гораздо уютнее и счастливее. Но мне все равно приходилось бы все время иметь в виду ограниченные способности вашего вида. Пытаться заставить вас жить по слишком сложным правилам – это все равно что пытаться создать цивилизацию в стае мартышек. Получился бы еще больший хаос, они объединились бы против меня и в конце концов неминуемо уничтожили бы. Так что мне пришлось бы принимать вас такими, какие вы есть, со всеми вашими недостатками. А это было бы ужасной тратой моих талантов. С тем же успехом я могу провести жизнь, разводя цыплят».

«Ах ты надменный щенок! – возмутился я. – Никогда не поверю, что мы так плохи, как ты описываешь».

«Ну конечно, ты не веришь! Ты же тоже один из стаи, – невозмутимо ответил он. – Ну что же. Я потратил какое-то время и уйму сил, таскаясь по Европе. Что же я увидел? По наивности своей я думал, что наверх выбираются лучшие умы. Что лидерами окажутся существа, хотя бы близкие к настоящим людям: разумные, рациональные, работоспособные, лишенные всякого эгоизма, посвящающие все свои силы служению всему лучшему, что есть в человеке. Ничего подобного! По большей части они не дотягивают даже до среднего уровня. Их умственных способностей просто недостаточно для занимаемых позиций. Взять, например, старика Я. (он назвал одного члена кабинета министров). Ты бы поразился, если бы видел его так же, как я. Он просто не способен четко и ясно воспринимать что-либо, не касающееся его маленького драгоценного самомнения. Чтобы достигнуть его, любая идея должна пробить окутывающий его кокон предвзятых мнений, клише и дипломатичных фразочек. В вопросах современной политики он ориентируется не больше, чем поденка – в рыбе, обитающей в ручейке, куда она только что упала. Он говорит много громких слов, которые могут что-то для кого-то значить, но для него остаются пустым звуком. Они для него просто фишки, которые он использует в игре в политику. Он даже не представляет себе, что есть что-то еще. Вот в чем его беда.