Создатель звезд

Сириус не ответил на жестокую насмешку, но ощутил ее. Он слышал и чуял в словах женщины враждебное презрение. Быть может, тут прорвалась ее подавленная и непризнанная ненависть к четвероногому приемышу. Сириус достаточно ясно сознавал глупость и опасность своего поступка, но последние слова Элизабет разъярили его. В душе он сказал: «К чертям их всех!». Внешне — не показал даже вида, что слышал. Он сидел тогда на кухне перед плитой, и, после упрека Элизабет, задрал заднюю ногу и тщательно, напоказ, принялся вылизывать интимные места — манера, к которой он не раз с успехом прибегал, чтобы выводить из равновесия знакомых женского пола.

Месяцы складывались в годы, и самоуверенность Сириуса в отношениях с другими собаками быстро возрастала. Он набирал вес и силу, что, в сочетании с умственным превосходством, не только избавило его от преследований, но и обеспечило общее признание среди местных овчарок, сильно уступавших юному эльзасцу в росте. Сочетание размеров и ума перевело его в высший класс. Что же касается «героизма», он, по правде сказать, до конца жизни так и остался робким созданием, проявлявшим отвагу лишь в отчаянном положении или когда шансы складывались в его пользу, да еще в тех редких случаях, когда им овладевали темные боги, жившие в крови.

Рассказывая об отношениях Сириуса с представителями своего биологического вида, не могу обойти молчанием его сексуальные авантюры. Он задолго до столкновения с Дивулом Ду начал проявлять застенчивый интерес к течным сукам. Те редко замечали его, воспринимая, по-видимому, как щенка-переростка. И все же сыскалась одна крупная и довольно пожилая черная сука, которая находила этого юного и неопытного гиганта весьма привлекательным. С ней Сириус периодически вступал в любовные игры.

Томас с острым интересом наблюдал за возней этой пары, поскольку очень быстро заметил, что Сириусу недостает интуиции, позволявшей обычным собакам в полной мере воспользоваться случаем. Собаки гонялись друг за другом, схватывались в шутливой потасовке, явно наслаждаясь соприкосновением двух тел, но Сириус вскоре застывал, глупо мотая хвостом и не зная, что делать дальше. Конечно, такие бесцельные игры были нормой для сексуального развития молодого пса, но в обычных обстоятельствах они скоро сменялись совокуплением. А вот Сириус, которому еще не довелось наблюдать случки других собак, выглядел совершенно растерянным. Так продолжалась, пока он не застал свою возлюбленную с другим кобелем, гораздо моложе него, но физиологически созревшим и наделенным здоровыми инстинктами. Тогда он открыл для себя, чего просит его тело.

С тех пор Сириус завершал свои амурные похождения естественным образом. Физиологически он был еще «школьником» и не слишком привлекал зрелых сук. Да и сам пока не слишком увлекался сексом. Секс служил для Сируса скорее символом зрелости, нежели самостоятельной целью. К естественному удовольствию много добавляло сознание, что «этим занимаются взрослые псы».

В сексуальном развитии Сириус опережал Плакси и даже старших детей, поскольку ему был открыт свободный доступ к изучению техники, которая для детей еще долго оставалась запретной территорией.

Одно обстоятельство до конца жизни приносило Сириусу глубокие разочарования в любовной жизни. Его мимолетные любовницы, как бы соблазнительно они ни благоухали и сколько бы радости ни приносили телу, с его точки зрения были глупее любого недоумка. Они не умели говорить, не понимали его ласковых слов. Они не могли разделить с ним приключений пробуждающегося разума. И, выйдя из периода течки, они становились холодны и непривлекательны. Аромат пропадал, умственная недостаточность оставалась.

Томас чрезвычайно интересовался описаниями любовных похождений, о которых Сириус вскоре стал повествовать без малейшей застенчивости. На вопрос: «Что тебя в ней привлекает?», юный Сирус только и мог ответить: «Она так чудесно пахнет!». Повзрослев, он нашел другие слова. Несколькими годами позже я сам, обсуждая с ним этот вопрос, услышал:

— Разумеется, в первую очередь соблазняет запах. Я не сумею передать тебе его власть, потому что вы, люди, так слабы чутьем. Но представь все, что могли бы сказать ваши поэты о сладостных изгибах тела и оттенках кожи своих возлюбленных, о том, как их внешность словно бы воплощает красоту души (зачастую обманчиво), и представь затем, что точно такое же действие оказывает запах. Морвен, когда она меня хочет, пахнет как ранее утро — для остроты этого запаха нет слов. Это запах очень нежной и благоуханной души, но, увы, девять десятых души Морвен крепко спит и никогда не проснется. И все же запах говорит, какой она была бы, если бы пробудилась.

— А что же наружность? — спросил я. — Наружность тебя не привлекает?