Создатель балагана

– Немного, – невольно расплылся в улыбке мошенник. Уж больно ему нравился план финальной схватки с богами – неповторимой простотой и изяществом. – Я и сам не то чтобы очень много придумал. Но на веселый вечер хватит.

Глава двадцать четертая. Вершины и свершения

– Тяжело, – просипел Гераклид и оглушительно чихнул. Попытался вытереть нос рукавом и уронил бочонок – третий раз за последние пять минут.

– Всем тя…

– Нет, – аргументы не действовали. Скульптору, художнику – да и в целом духовно богатому человеку – было жарко, неудобно и гадко, и эти личные неудобства с лихвой перевешивали командный дух, обязательства и необходимость соблюдать маскировку. – Нет, мне тяжелее! Ты только посмотри на нос! На щеки! И даже шея, а…

Вместо того, чтобы поднимать упавшую ношу, Гераклид страдальчески тыкал себе в лицо:

– Раздражение! Шелушится! Вот, вот и вот!

Флавия громко фыркнула.

Юлиус возвел глаза к небу.

Успешно опробованный на поросенке способ превращения обычного существа в сказочное – при помощи золотой краски и подручных материалов – работал на все сто. Из Юлиуса получился худой сатир с кустами шерсти, торчащими из огромных ушей, глуповатой улыбкой и пританцовывающей походкой. А Гераклид, кожа которого сразу же «заявила» о нежелании мириться с краской, выглядел как сатир-пропойца с красной рожей и припухшими глазками.

Гермес, увидев его в подобном обличии, долго смеялся, да так, что пришлось после успокаивать Аквуса и заверять, что ухахатывался бог обмана над тем, как ловко Гераклид обманет небожителей.

– Наконец-то внутреннее содержимое совпало с внешним, – шепнул Гермес на ухо Юлиусу в тот момент. И добавил, уже для всех. – Маскировка хороша, но любой небожитель, оказавшись рядом, раскусит ее в момент. Хотя… пока вы с этими бочками дотащитесь до вершины, от вас будет вонять, как от самых натуральных козлов – к вам и близко никто не подойдет.

Нельзя сказать, что мошенник полностью поверил, но на всякий случай решил перестраховаться. Неприглядная и в чем-то даже неприятная сторона жизни сатиров была похожа на правду.

– А ну пошевеливайтесь, чего встали!

Флавия, надо сказать, идеально вошла в роль. Как будто всю жизнь правила винным караваном с двумя сатирами-прислужниками. А уж как она обращалась с кнутом… просто сказка!

– Сама бы пошевелилась, – буркнул Гераклид. – Легко тебе там, на телеге. Давай, слезай вниз. Взяла бочонок в руки и пошла, я и сам могу править!

В последнем Корпс изрядно сомневался, но возразить он не успел. Кнут просвистел совсем рядом с Аквусом. Скульптор от удивления и страха упал, бочонок выскользнул из рук, ударился о землю и покатился. С каждым его взлетом падало вниз сердце мошенника, который отчетливо представлял, как доски разбиваются об камень. И отборнейшее вино, взятое у самого Диониса, выливается на землю.

И уж если у Юлиуса такое творилось на душе, то не стоит и говорить, как переменилась в лице Флавия.

– Неповоротливая тупоголовая свинья! – выкрикнула она и принялась размахивать кнутом так, что уши заложило от свиста.

Плеть не попадала по Гераклиду, а всего лишь задевала волосы, но тот каждый раз вскрикивал, словно его стегали по-настоящему. Юлиус понял, что надеяться на скульптора бесполезно – пришлось мошеннику бежать вдогонку за бочонком, который – слава Фортуне! – застыл на одном из пригорков. Возвращаясь назад с тяжеленной ношей, Корпс преисполнился уважения к настоящим сатирам, которые вот так вот и жили из года в год, и одновременно с тем подумал, что ноша мифических существ иной раз бывает очень тяжелой. Как в что ни на есть прямом, так и переносном смысле – постоянно кто-то пытается поймать, убить, вырвать клок шерсти или ещё что-нибудь для своих ритуалов. В общем, быть близко к небожителям получалось накладно, как ни крути.

«И скоро мы будем очень близко», – подумал мошенник, заметив, что до входа осталось всего ничего.

…

«Вход» в обиталище богов выглядел как широкий мраморный порог с резными орнаментами и картинами на исторические темы. Долго разглядывать их мошенник не стал – рядом переминались с ноги на ногу крепкие ребята с ритуальными копьями и вполне неритуальными арбалетами, смотрели парни хмуро и недоверчиво, и оставаться даже лишнюю секунду рядом с ними Юлиусу абсолютно не хотелось. Однако он успел отметить, что автор рисунков знал о прошлом явно больше, чем преподаватели истории в школах.

Например, гарпии, отнимающие повозку у Гелиоса – кто бы мог представить себе такое?

Или Афродита, которая спорит с Венерой в зеркале и явно страдает от раздвоения личности.

Но особенно Юлиуса почему-то порадовал удирающий от лернейской гидры Геракл. Он бежал, смешно размахивая руками, с таким растерянным выражением лица, что становилось ясно – двенадцать подвигов ему дались явно не так просто, как об этом рассказывали официальные источники.

– Ну, и?.. – вопросительно прохрипел Гераклид, озираясь по сторонам.