Создатель ангелов

Воображал ли Виктор иногда себя самого Иисусом? Нет, потому что, во-первых, у него не было воображения. И, во-вторых, он осознавал, что Иисус и он были два разных человека. Вернее будет сказать, Виктор тогда думал, что он как Иисус. У них была одна и та же судьба, и они оба были хорошие. Иисус, правда, делал больше добра, чем Виктор, но у того еще было время в запасе. Если он станет врачом, тогда он в любом случае сможет лечить больных. Так он думал. Если. Тогда.

Единственную вещь он не мог понять все это время: как его отец мог стать врачом? Ведь врач обязан творить добро. Всегда.

Между тем с практикой у Карла Хоппе дела со временем стали идти все лучше. Доктор осознал свое заблуждение. По крайней мере, так решили жители деревни. Правда, они задавались вопросом, что же, во имя всего святого, такому мальчику делать в школе. Но еще важнее, чем этот вопрос, была констатация факта: в интернате Виктор в любом случае оказывался в руках Божиих. Это подчеркивал пастор Кайзергрубер.

Доктор стал не таким, как раньше. Это заметили его пациенты. Его трудно было разговорить. Смеялся он еще реже. Похудел. Свою работу он, к счастью, продолжал делать хорошо, а ведь это было самым важным, считали жители деревни.

«Он даже не осмеливается смотреть на меня. Вот до чего дошло. Вот до чего я его довел». Так всегда думал Карл Хоппе, когда его сын несколько раз в год приезжал на несколько дней домой.

В то же время бросалось в глаза, что Виктор становится все сообразительней. Упражнения, которые он делал как по языку, так и по арифметике, постоянно усложнялись.

Это подтверждал и брат Ромбу. Он говорил, что Виктор его лучший ученик. Что он выше других на две головы.

Доктор всегда вздыхал, когда слышал это. Он умалчивал о том, что Виктора когда-то считали дебилом.

Еще он хотел узнать, вел ли себя его сын в классе так же тихо, как и дома.

Виктор очень погружен в себя, подтвердил брат Ромбу. В него много входит, но мало выходит во внешний мир. И вот о чем еще рассказал брат Ромбу: Виктор не умеет заводить друзей.

«Этого ни Виктор, ни я никогда не сможем», — подумал доктор. Потом, задним числом, он опять пытался понять, за что же все-таки сын мог на него обидеться.

Иногда ему хотелось поговорить с мальчиком об этом. Он хотел объяснить ему какие-то вещи. Хотел рассказать, какой была его мать и почему они решили отправить его в приют. Он хотел показать сыну досье, которое завели на него сестры и которое он никак не мог выбросить. Возможно, потому, что не так уж хотел делать вид, будто этого периода в жизни Виктора никогда не существовало. Он собирался когда-нибудь попытаться объяснить ему, почему тогда ударил его. Хотел сказать ему, что не смог совладать с собой. И наконец, он хотел бы спросить Виктора, сможет ли тот его простить.

Но столько же раз, сколько он намеревался это сделать, столько же раз думал, что было бы лучше, если бы Виктор просто забыл обо всем, вместо того чтобы простить. Скорее всего, самым трудным будет стереть из памяти затрещины, которыми он его наградил, но годы, проведенные мальчиком в приюте, должны были постепенно стереться из его памяти. В конце концов, он был тогда слишком маленьким. Да и кто вообще помнит, что происходило в его жизни до пяти лет?

* * *

Утро 17 декабря 1980 года.

— Они здесь.

— Виктор?

— Да, это Виктор.

— Виктор, сейчас четверть пятого.

— Они здесь, — прозвучало вновь.

— Да кто это — они? — раздраженно спросил Рекс Кремер.

— Мыши. Клонированные.

— Что ты сказал?

— Я клонировал мышей.

Врач-ординатор был ошеломлен. Ровный тон Виктора, как будто он сообщал всего лишь мелкие новости, только разжигал его любопытство.

— Виктор, да понимаешь ли ты, что говоришь?

— Да.

— В самом деле получились? И сколько их там?

— Три.

— Где ты? Ты сейчас в университете?

— Да, я здесь.

— Я иду к тебе. Сейчас буду.

По пути в университет Рекс Кремер попробовал привести в порядок свои мысли. Прошло уже пятнадцать месяцев с тех пор, как он пригласил Виктора на работу, и за все это время тот не показал каких-либо более или менее заметных результатов. Другие биологи настаивали на том, чтобы прекратить эксперимент, но он до сих пор продолжал поддерживать Хоппе. Его отношение было продиктовано не столько надеждой на успех, сколько тем фактом, что он сам не хотел признать, что ошибся в Викторе. Кремер провел эту неделю в отпуске и накануне отъезда еще раз говорил с ним. Если то, о чем Хоппе сейчас сказал по телефону, правда, значит, он уже тогда имплантировал эмбрионы и ждал рождения мышей, но все-таки промолчал об этом. Значит, он не хотел ничего говорить до тех пор, пока не получит сколько-нибудь ощутимых результатов.

Прибыв в университетский кампус, ординатор сразу же пошел в лабораторию, где застал Виктора, склонившегося над микроскопом.

— Виктор, где они?