Совы в Афинах

“Предполагается, что это не Аристофан”, - вмешался Соклей.

“Я собирался сказать именно это, если бы ты дал мне шанс”, - сказал его кузен с некоторым раздражением. “Это не Аристофан, но мне понравилось. Ты был прав. Вот. Теперь ты счастлив?”

“Да”, - сказал Соклей, что обезоружило Менедема. Он продолжил: “Я был почти уверен, что мне это понравится - мне всегда нравились комедии Менандроса. Но я мог только надеяться, что ты это сделаешь. Я рад, что ты это делаешь ”.

“Если фильм не получит приз за комедию, значит, кто-то снова распределил серебро среди судей”, - сказал Протомахос.

“У нас на Родосе такое тоже случалось несколько раз”, - сказал Соклей. Менедем скорчил недовольную гримасу, чтобы показать, что он об этом думает. Соклей спросил: “Насколько распространено это здесь? Я помню слухи в мои студенческие годы”.

“За последние десять лет я видел больше по-настоящему плохих решений, чем когда-либо мог вспомнить”, - ответил родосский проксенос. “Я подозреваю, что это связано с ...” Он пожал плечами. “Ну, ты знаешь, что я имею в виду”.

Соклей не понял, не сразу, но ему также не понадобилось много времени, чтобы понять, что имел в виду Протомахос. “Много вещей продается в эти дни?” спросил он небрежно, не называя Деметрия Фалеронского по имени: он усвоил свой урок.

Протомахос опустил голову. “Можно и так сказать. Да, можно и так сказать”.

Но затем глава судейской коллегии сложил ладони рупором у рта и провозгласил: “Лауреатом приза за комедию в этом году является "Льстец" Менандроса!” Люди, которые не покинули театр, приветствовали и хлопали в ладоши. Худощавый мужчина лет тридцати пяти, сидевший во втором ряду, встал, довольно застенчиво помахал рукой, а затем снова сел.

“Он может добиться большего”, - сказал Протомахос, неодобрительно кудахча. “Он выигрывает призы уже десять лет. Он должен показать, что, по его мнению, заслуживает их.” Он пожал плечами. “Что ж, ничего не поделаешь. И мы вернемся к нашей обычной жизни через пару дней. ”Дионисия" прилетает только раз в год."

“Тем не менее, я рад, что мы прибыли сюда вовремя”, - сказал Соклей. “Теперь Менедем и я можем начать думать о получении достаточной прибыли, чтобы покрыть все эти дни простоя”. Он посмотрел на север и запад, в сторону агоры. “Мы сделаем это”.

6

Ксеноклея прижалась к Менедему и плакала в темноте своей спальни. “Что мы собираемся делать?” - причитала она, но тихо, так что ни один звук не просачивался наружу через дверь или ставни. “Дионисия заканчивается после сегодняшнего вечера, и я тебя больше никогда не увижу”.

Целуя ее, он почувствовал соленый привкус ее слез. Он думал, что она проявит больше здравого смысла; она должна была быть на три или четыре года старше его, где-то за тридцать. Он попытался отнестись к происходящему легкомысленно: “Что ты имеешь в виду, говоря, что больше никогда меня не увидишь, милая? Не говори глупостей. Все, что тебе нужно будет сделать, это выглянуть из этого окна во внутренний двор, и там буду я. Мы с двоюродным братом собираемся провести в Афинах большую часть лета ”.

Она плакала сильнее, чем когда-либо. “Это еще хуже”, - сказала она. “Я увижу тебя, но не смогу поговорить с тобой, не смогу прикоснуться к тебе ...” Она сделала это очень интимно. “С таким же успехом вы могли бы позволить умирающему от голода человеку увидеть банкет, но не давать ему есть”.

Это было лестно и тревожно одновременно. Он думал, что нашел любовницу, с которой можно развлечься в "Дионисии". Но Ксеноклея думала, что нашла… что? Любовник, который увезет ее, как Парис увез Елену? Если так, ее ожидало разочарование. И тебя могут ждать неприятности, сказал себе Менедем. “Тебе нужно кое-что сделать”, - сказал он ей.

“Что? Это?” Ее рука снова сомкнулась на нем. Он почувствовал, что начинает подниматься. Если бы он встретил ее несколькими годами раньше, они бы уже снова занимались любовью. Ему потребовалось немного больше времени между раундами, чем у него было в двадцать с небольшим.

Но, несмотря на то, что его отвлекли, он покачал головой. “Нет, дорогая. Когда-нибудь скоро тебе нужно будет соблазнить своего мужа. Нанеси что-нибудь шафрановое и накрась лицо. Когда он заберет тебя, вытяни свои тапочки вверх, к крыше ”. Он знал, что цитирует клятву в Лисистрате, но Аристофан сказал это лучше, чем он мог.

“Ты говоришь мне это сейчас? Когда мы такие ?” Ксеноклея схватила его руку и положила на свою обнаженную грудь. Хотя у нее и Протомахоса были замужняя дочь и маленький внук, ее груди были такими же твердыми и торчащими, как у молодой женщины - вероятно, она сама не кормила своего ребенка грудью.

Менедем знал, что она сердита. Он также знал, что должен рискнуть этим гневом. “Я верю, дорогая”, - серьезно сказал он. “Если случится так, что ты будешь беременна, ему лучше иметь возможность думать, что это его”.

“О”. К его облегчению, гнев Ксеноклеи испарился. Она вздохнула. “После тебя он будет заплесневелой соленой рыбой после кефали”.