Совсем другая сторона

Должно быть, все и пошло неладно, с этой истории. До того, как все это произошло, у меня не было времени на какие-то размышления, я была слишком занята тем, что пыталась как-то сжиться с этим миром, сложить в цельную картину разрозненные обрывки впечатлений, но что-то не совпадало, концы с концами не сходились и в результате, ко мне вернулись все старые страхи и сомнения — привычные, как эмбриональная поза, которая возвращается к человеку в тоске и безысходности.

После грозы погода изменилась. Здесь и до этого всегда было сыро, а теперь и того хуже — все время моросил мелкий дождь, по ночам он тихо скребся по крыше, словно просился в дом. И, за многие ночи, это был единственный звук, который доносился извне. Облака проплывали над домом — тяжелые, низкие. Я впервые поняла, что это такое — долгие вечера без книг, без телевизора, без телефона… Не то, чтобы я маялась бездельем — все время находилась какая-то мелкая работа, но мысли занять было нечем и самые разные вещи приходили в голову. После той истории я уже не чувствовала себя в безопасности, но поделиться своими страхами с Хаартом я не могла. Его вообще было трудно разговорить, а теперь он и вовсе предпочитал отмалчиваться. И никогда ни о чем не спрашивал. Словно ему было просто не интересно все это — как я жила, чем занималась до того, как влезла в эту дыру. Это было здорово обидно, но и обиду я сносила молча — не то, чтобы я его боялась… сама не знаю, чего я боялась. Может быть, прояви он хоть какой-то интерес, какое-то участие, мне было бы легче. А когда держишь все свои страхи при себе, они становятся только еще хуже, еще непрогляднее. Я боялась даже не того, что на нас опять могут напасть люди с той стороны — я так давно сжилась с постоянным чувством опасности, что даже не замечала его. Но от этого постоянного, тоскливого молчания мне впервые пришло в голову, что, может, Хаарт не так уж хорошо ко мне относится, как мне хотелось бы думать. Может, он привел меня сюда просто потому, что ему так удобнее, а в общем-то, я для него мало что значу. И именно об этом я не могла его спросить — я почти была уверена, что знаю, как он ответит.

Утром он сказал, что уезжает.

И тут мне стало по-настоящему страшно.

Я уже оставалась одна, но тогда никто ничего не слышал о бандах с той стороны и я считала, что нахожусь в относительной безопасности. В пустом доме, где по ночам ни с того ни с сего скрипят ступеньки, словно кто-то тяжело поднимается к тебе по лестнице — в пустом доме всегда страшно, но любые вымышленные страхи — ничто перед реальной опасностью. Я даже ничего не сказала, но, видимо, страх был у меня в лице, в глазах, потому что Хаарт стал уверять меня, что беспокоиться не о чем. Он связался по радио — не знаю, с кем он там связался, — и никого в окрестностях точно нет.

— Я укрепил ворота, — сказал он. — А это были случайные гости. Не думаю, что сюда еще кто-нибудь дойдет. Тем более, что вот-вот начнется Кочевье.

— Может… я поеду с тобой?

На самом деле, ехать мне не хотелось. Мне хотелось, чтобы он остался дома. И чтобы прекратилось это затянувшееся молчание.

— Да никуда ты не поедешь, — сказал он. — Они засели в лесах, если еще живы. А тут все-таки безопаснее, мне кажется.

Лично я была совершенно не уверена, что бомба дважды в одну воронку не падает. Не верю я в эту проклятую статистику.

Поэтому я сухо ответила:

— Это твое дело.

Он довольно терпеливо сказал:

— Кочевье будет идти мимо нас по равнине месяца два, а может, и три. За это время сульпы сдвинутся с места. Где мне их потом искать? А на ту сторону ходить я больше не могу. Проход закрыт, ты же сама слышала. И неизвестно, откроется ли он хоть когда-нибудь.

— А если вообще не ездить?

— А на что мы будем жить потом, когда Кочевье пройдет?

Я молча отвернулась.

— Послушай, — сказал он, — ты когда-нибудь перестанешь бояться? Ты же все время держишься так, будто вот-вот стрясется что-то ужасное.

— А разве это не так, Хаарт?

— Ты еще накличешь беду, — сказал он угрюмо.

Пререкаться с ним мне не хотелось.

Не могла я прижиться в этом мире — слишком плохо я его знала для этого; и оттого чувствовала себя беспомощной. А выходцев из того, своего мира я боялась как раз потому, что очень хорошо знала, на что они способны. Но я слишком зависела от Хаарта, чтобы возражать ему — больше у меня ничего тут не было, здесь, на этой стороне. Да и не знаю, до каких пределов стал бы он терпеть мои возражения.

Он уже давно научил меня стрелять — тут не было ничего мудреного, а я в свое время не так уж плохо выбивала в тире из винтовки.

У меня хороший глазомер и я легко справлялась с неподвижной мишенью. А вот реакция меня всегда подводила — и мне совсем не хотелось проверять свои способности на практике.