Современники

И понимаете ли, дело какое! Сплю я и вижу во сне: являюсь будто бы к себе в мастерскую, явно так всех вижу — и Василия Парфёныча, и Надю-нарядчицу, и всех наших ребят. Вхожу я и говорю: «Здравствуйте, хлопцы! По всему видать, у вас тут без меня запарка, вот я на помощь к вам и прибыл...» И вижу, никто со мной не здоровается и все будто смотрят куда-то не на меня, а мне за спину. Оглянулся — позади дверь открыта, за дверью степь, снега синеют. Спрашиваю: «В чём дело, куда смотрите?» А Василий Парфёныч будто спрашивает меня: «А где же море, что ж ты его к нам не привёл? Кишка тонка — не выдержала...» И все смеются, а Надя-нарядчица пуще всех. И такой у неё смех обидный, будто она меня иголками язвит...

Проснулся я в испарине, точно с банного полка́ свалился. Ведь пригрезится же такое! А главное, дальше так глаз и не закрыл.

Ну, а на следующее утро нашёл я бригадира своего знаменитого, отвёл его в сторону, извинился за вчерашнее, обещал рыжий мой характер не обнаруживать и учиться всему, чему он укажет. «Хоть за электродами, говорю, в кладовку бегать, а только в бригаде оставь». Оставил — и не зря: не жалел потом. Хвалиться не стану: в первой пятёрке среди монтажников был; как где что заест, бригадир туда — меня: исправляй, раскумекивай... Там вон у шлюза и сейчас на почётной доске физиономия моя красуется. Да дело и не в том — не впервой мне на почётной-то доске сидеть. Главное, что со стройки к себе в МТС возвращусь с таким багажом, что этот-то багаж перед ним тьфу! — Он пренебрежительно плюнул в сторону туго набитого своего вещевого мешка: — Длинный рубль! Я вернусь, покажу им длинный рубль! Будут знать, как над человеком смеяться: ха-ха, хи-хи! Я им одних благодарностей четыре штуки выложу да телеграмму министра, где моё имя помянуто с положительной стороны... Длинный рубль! У нас, у комбайнеров, он, может быть, и подлиннее, да разве тут в заработке дело!

Где-то внизу на дороге гудела сирена. Запылённая полуторка сигналила явно моему собеседнику, но тот разговорился и будто не слышал её. Тогда шофёр, должно быть обиженный таким невниманием, дал протяжный гудок.

— Чёрт! Аккумуляторы посадит... Слышу, слышу! Соскучились...

Сильным рывком собеседник мой взвалил за спину мешок, подхватил патефон и на самый затылок насадил свою щегольскую бархатистую шляпу.

— А море? — напомнил ему я.

— Море?.. Вот они, мои моря! И это, и другое, и третье. Море меня опередило. В газетах читал, будто в наш район не отсюда, а из самого Цимлянского вода по оросительному ещё весной прошла! Не с пустыми руками возвращаюсь!.. Ну, бывайте здоровы!

Пружинистым шагом сбежал он с высокого откоса туда, вниз, где стояла полуторка.

Внизу, у береговой кромки, где давеча сидел монтажник-комбайнер, остались следы его тяжёлых, подкованных сапог. Зеленоватые волны, набегая, казалось стремились их смыть, но не могли до них доплеснуться.

И я подумал, что не только волны, но и время бессильно сгладить следы таких людей.

Руки

По закопчённому заводскому двору, затянутому густыми, тяжёлыми дымами, валящими из многих труб, торопливо двигалась небольшая и ничем особенно не примечательная группа людей. Рабочий день на «Красном Чепеле», как тогда назывался крупнейший в Венгрии машиностроительный комбинат, был в разгаре. Меж цехов по асфальтовым дорожкам взад и вперёд сновали вереницы автокаров, гружённых деталями. Тракторы, тарахтя, тащили повозки с позвякивающими пучками сортового железа. Пронзительно звенели сигнальные колокола трансбордеров, костлявые руки электрокранов неторопливо поднимали стальные чушки и бережно опускали их на платформы узкоколейного поезда.

В этой сутолоке машин и механизмов люди, спешившие по заводскому двору, почти совершенно терялись. Их попросту было трудно заметить. И всё же рабочие, как-то узнав о их приближении, выбегали из ворот цехов и, толпясь возле них, срывали шляпы, береты, каскетки.

Небольшой худощавый человек в чёрной шляпе, застенчиво улыбаясь, приветливо помахивал в ответ рукой. Он был явно сконфужен таким приёмом, поэтому торопился, и сопровождавшие его люди едва поспевали за ним.

Но весть о госте из далёкой Москвы, облетая цехи комбината, опережала его. Во дворе становилось всё люднее, всё больше рабочих высыпало навстречу, приветствия звучали всё громче, всё горячей.

Так, под шумные рукоплескания, сопровождаемый уже целой толпой, московский токарь Павел Борисович Быков и вошёл в цех, где, как ему сказали, ждал его один из виднейших тружеников народной Венгрии — Муска Имре.

Это был небольшой человек в стареньком, но чистом комбинезоне, с живым лицом и маленькими прищуренными глазками. Быкову он сразу понравился. Он любил таких вот, как он выражался, «моторных» людей, не теряющихся ни при каких обстоятельствах.