Современная повесть ГДР

Хо-хо, до чего ж снова усложнилась жизнь после войны! А мы-то думали, что все будет куда как просто. Может, фройляйн Ханна испугалась, как бы я не донес ее матери, что вчера вечером в сторожке она нежно ко мне приблизилась? Может, она решила опередить меня? Или опасалась собственного темперамента? Так ли, иначе ли, теперь по вечерам ко мне стали заявляться еще две девушки, две одноклассницы, а кто их послал, я так и не знаю. Одна из девочек — пухленькая брюнетка, другая — белокурая и стройная, у нее холодный козий взгляд. Обе посланницы тоже, по их словам, не желают окончательно забыть язык и, глядя на пылающее небо, изрекают: «What a prettyness in the sky»[4], а фройляйн Ханна говорит: «Excuse me»[5], но к чему это относится, я понять не могу.

Я не слишком часто спускаюсь в город, к сыновьям. Из самозащиты. Зачем мне лишний раз подкармливать свою ревность? Фрау Хёлер скоро догадывается, что творится у меня внутри. Уж и не знаю, откуда ей известны Капланы, но она получила от них необходимую информацию.

«Вам не совсем приятно ходить в город, к сыновьям, — говорит она. — Почему бы не привести детей на денек-другой сюда, в садоводство? А с этой задачей никто лучше Ханны не справится. Ведь дети-то при разводе все равно присуждены вам».

Не успел я ни кивнуть, ни согласиться, как все уже совершается по плану, выдвинутому фрау Хёлер. На другой день после обеда Ханна привозит из города мальчиков. Кстати, старший присвоил себе глаза матери, глаза, которые бог то ли благословил, то ли покарал зазывным взглядом, а у младшего глаза, которые вполне могли быть унаследованы от моего семейства. Вдобавок он жизнерадостный мальчик. Зовут их, как я уже говорил, Арне и Ярне, но теперь они желают именоваться Джим и Джо, и фрау Хёлер спрашивает меня: «Так и будем их называть или даже не подумаем?» Я выдвигаю мысль, что мы имеем дело с детскими капризками, а потому можно называть их и на заморский лад, раз им так хочется.

Теперь мальчики часто бывают в садоводстве, делают всевозможные открытия, заводят дружбу с таксой шефа, засовывают ее в старый чулок и ликуют, когда такса начинает лаять прямо из чулка, потому что воображает, будто залезла в кроличью нору. Мальчики никак не могут понять, почему это кошка не ест землероек, пытаются доить коз, козы их отгоняют и бьют раздвоенными копытцами, играют в футбол кочаном ранней савойской капусты или возятся с Ханной, как со старшей сестрой. А фрау Хёлер толкает меня в бок и говорит: «Вы только гляньте, прямо взаправдашняя мать!»

Господин штудиенрат Хёлер не принимает участия в формировании моей новой семьи, у него по горло забот с самим собой, у него рухнул мир, который был запрограммирован на тысячу лет и от которого спустя ровно двенадцать лет вообще ничего не осталось. Он обитал в этом рейхе отнюдь не как фанатичный адепт, скорее как благожелательный и тихий работник умственного и физического труда. В жены он взял женщину сугубо неарийского вида, а она получила в наследство это имение. С тех пор как штудиенрат стал женихом, он работал в этом райском саду, а вдобавок и штудиенрат был неплохой, он знакомил детей из Гроттенштадта, которые хотели в жизни чего-то достичь, с теоремой Пифагора, то есть с тем удивительным фактом, что в прямоугольном треугольнике сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы.

Теперь господин Хёлер занят поисками нового рейха, дабы благосклонно обитать в нем, я же, как мне кажется, призван быть его советником. «Ведь не станете вы утверждать, что в самом недалеком будущем мы должны сотворить мир по образцу американских плутократов: брюки и подтяжки, все из одного куска, из одной материи, — (он подразумевает комбинезоны), — а вдобавок шляпы с полями, широкими, словно навес у ярмарочных лотков?»

Тут я соответствовать не могу, мне не дано изображать из себя пророка.

Господин Хёлер объясняет мне, что прошел через разрушенный ныне рейх отнюдь не так благосклонно, как я, вероятно, полагаю: гауляйтер Тюрингии, которого я всегда называл скотом, был мне очень не по душе. Вспоминаю, как этот гауляйтер в темном мундире открывал неподалеку фабрику штапельного волокна, как он оглаживал свой мундир и попутно сообщал, что благодаря сочетанию гениальностей фюрера и химиков стало возможным сделать этот мундир из картофельной ботвы. Гениальности — это ж надо, какова псевдоэрудиция, а кстати: куда делись его сукна из картофельной ботвы, когда они были ох как нужны нашим солдатам в мороз, под Сталинградом? Эта скотина из рабочего сословия, он просто напускал на себя важность, и больше ничего.