Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Но мы, те, кто ходил к Ондроушеку на семинар, знали его получше Колмана. Потом он начал говорить, что собирает у себя на даче какую-то компанию — просто выкобенивался перед Лепешицкой до невыносимости. Я смолчал, закурил сигарету и своим видом Ченьке показал, что договаривался с ним о встрече по другому поводу — не для того, во всяком случае, чтоб я мог лицезреть его замотанную в шарфы девицу, которая была не в моем вкусе. Не знаю, понял он это или не понял, но только через четверть часа бесполезной болтовни перешел наконец к делу.

— Послушай, где ты откопал эту худышку? — сказал он.

Я в первый момент подумал, что это он о Милине, и подивился мысленно, как мала Прага, но он имел в виду Ладену.

— Ты обратил внимание, какой у нее вид?

— Какой? — сделал я недоумевающее лицо и посмотрел довольно сухо на его подругу, завернутую в шерсть, как в кокон.

— Какой? — спросил я еще раз.

— Воинственный!

«Вот глупость-то», — подумал я, но промолчал. Просто дал понять, что в таком духе обсуждать Ладену не намерен. До Колмана, конечно, не дошло:

— Тебе не кажется?

— Нет, — возразил я без особого энтузиазма.

Колман задумчиво кивнул, словно все мысли и соображения высказывал ради меня одного, а потом добавил:

— Вряд ли она обрадуется, когда мы подадим в суд заявление. Воображаю, какую закатит сцену…

— То ли закатит, то ли не закатит, — сказал я и опять уставился на его деву. К счастью, она, взяв сумочку, поднялась.

— У меня, кажется, ужасный вид… — с отчаянием взглянула она на Колмана. — Есть у тебя какая-нибудь мелочь?

— Конечно, дорогая!

Ченька полез в карман за мелочью, а я — к себе за следующей сигаретой.

Я видел, каким взглядом проводил он Лепешицкую.

Преданным. Обреченным.

И видеть это было мне приятно.

— Теперь скажи: почему вы с ребятами подстроили мне эту штуку? — спросил я. — Почему мне, а никому другому?

Я произнес это со всей категоричностью — мне опротивел его треп, и, главное, я никогда не знал, что из его болтовни можно принять всерьез и сколько в его похвальбе бывало правды.

— Какую штуку? — притворился он непонимающим.

— Басню о том, что новобрачных могут развести в двадцать четыре часа, придумали ведь вы?

— Ну глупости! Такое было положение. Это тебе любой законник скажет. Стоило сослаться на какие-нибудь непредвиденные обстоятельства — скажем, болезнь в роду невесты или внезапно появившееся отвращение к интимной жизни, утаенные факты, да мало ли… и вас сейчас же разводили.

— Стоило, стоило, — передразнил я со злостью.

— Уж не считаешь ли ты, — раздраженно вытаращил он глаза, — что нам это было известно, когда мы заключали пари? Не допускай даже такой мысли, Алеш! Когда Ежоур узнал, что положение не действует, я сразу побежал тебе звонить — только жених наш не хотел брать трубку. Зачем ты прятался? Скажи? Потом-то мне все стало ясно. Особенно там, в ратуше. Это нас и взбесило.

— Что тебе стало ясно?

— Что жениховство свое ты замыслил вполне серьезно, только хотел слупить с нас пять бутылок. Ладно, ты их получишь! — сказал Ченька и явно удивился, встретив мой серьезный взгляд.

Но больше всего поразило его мое признание:

— Возможно. Возможно, я замыслил это и серьезно. Скорее, все-таки нет…

Я замолчал, чувствуя, что Колман окончательно сбит с толку. Потом потерянно махнул рукой:

— Ладно, устрою как-нибудь.

Но как устрою, я понятия не имел.

Он начал утешать меня:

— Я знаю одного юриста. Он нам составит заявление бесплатно. Недели две протянется разбор — но это уже можно пережить…

И, увидев страдальческое выражение моего лица, спросил:

— Может, выпьем? Мы все равно тебе всей компанией должны!

С его стороны это было довольно мило.

Официантка еще записывала наш заказ, а Ченька уже обернулся к двери.

— Куда же она делась, не пойму, — растерянно сказал он. — Кого-то, вероятно, встретила… — И снова оглядел зал через ряды столиков. — Это меня в ней просто злит: только куда-нибудь зайдем, как обязательно кого-то встретит…

И вдруг ни с того ни с сего заявил:

— Да. Ты, пожалуй, прав. Мне тоже этого не избежать. Я, вероятнее всего, женюсь на Андуле!..

— На какой Андуле? — насторожился я, боясь очередного подвоха.

— На Лепешицкой, разумеется. Надо сказать, умнейшая девчонка. Роскошные стихи пишет.

— Возможно, — произнес я, немного растерявшись.

— Нет, правда — нечто совершенно несравнимое с нашими, факультетскими. И сказать откровенно…

— Что?

— Веришь? Я, кажется, не возражал бы уже быть женатым. Девчонку эту я по-страшному люблю.

— И давно вы знакомы? — стало разбирать меня любопытство, хотя еще плохо укладывалось в голове, что е Колманом могло произойти такое.

— С незапамятных времен. Еще с танцевальных уроков в школе. Потом три года пробыла с родителями в Польше. Месяц, как приехала, и я едва не налетел на нее в городе. Сначала просто не узнал. Пишет громадно. Обязательно прочти. Я знаю, это по твоей части.

Я вытащил листок, пробежал глазами несколько строчек и, сунув его обратно, чокнулся с Колманом.

Немного посидел молча, слушая гул зала.

— Ченек… — сказал я через некоторое время.

— Ну?

— Тебе серьезно кажется, что у Ладены вид воинственный?

— Ее зовут Ладена?

— Да.