Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Мы замолчали. В погреб ввалилась компания: четыре девушки и парень. Уселись за соседний столик и подняли галдеж.

Что оставалось делать? Ладена была своенравна, и от ее упрямства я немного поскучнел.

— Мы можем взять еще четыре раза по сто… — сказал я, прерывая молчание, но Ладена, устав от моей кислой мины, стала в чем-то меня разубеждать и чем больше говорила, тем больше обнажала мои слабины.

Потом спросила:

— А у тебя что, не было ни одной девчонки, Алеш? Да у тебя их, может, еще шесть! Может, ты — Генрих Восьмой? Может, ты их убиваешь одну за другой, как…

— Сейчас не об этом речь! — оборвал я.

— Тогда о чем же?

— Я своей девушкой ни с кем до сих пор не делился. И делиться не намерен! Пора бы тебе это знать!

— Не сумасшествуй! — пискнула Ладена — но уже тогда, когда я, обхватив ее за талию, рванул к себе и между поцелуями зашептал:

— Пора бы тебе знать!.. Впредь знай…

Трудно поверить, но и в ту минуту я не сумел сказать, что хочу быть с ней и, может быть, вообще не разведусь, что никогда мне не было так хорошо, как в этот день… Все, что я говорил потом, было глупо, я понимал это, всегда я норовил тихонечко ретироваться отовсюду как-нибудь бочком, если не вывозил счастливый случай. Ладена же была человек, какого надо было заслужить, — тут у меня не возникало никаких сомнений.

Мы еще поболтали немного о соседней компании, оглядывавшей Ладенино свадебное платье, завели спор об одном молодежном телевизионном фильме, причем я незаметно подбирал веские доводы, чтоб уронить в глазах Ладены Рихарда. Но в конечном счете потерпел фиаско — вино делало свое дело — и опять чувствовал себя смешным и обойденным, а потом с удивлением услышал, как я говорю:

— Если ты любишь Рихарда, люби, пожалуйста, мешать не стану! Честно, Ладена. Я вполне серьезно!

— А я вполне серьезно думаю, что бесполезно продолжать этот нелепый разговор, — заметила она. — И тебе надо расплатиться.

— Ну что ж. Пусть так, — отсел я от Ладены, хотя сам чувствовал, что глупо говорить подобным тоном.

Меня съедало недоверие, и я не понимал, что задаю нелепые вопросы в самое неподходящее время.

— Послушай, — начал я через минуту снова, — зря ты сердишься. Просто меня интересует все, что связано с тобой.

— Хватит! — крикнула Ладена, даже не взглянув на меня.

— Нет, почему? Это захватывающая тема. Внесем ясность в ситуацию…

«Наверно, у нее с этим усатым что-то есть, раз она так упорствует», — невесело подумал я. Подсел опять, поймал ее запястье и добавил:

— Ну… посмотри на меня… Брось хмуриться… Что такого я сказал?

Она выдернула руку. Лицо у нее в ту минуту было совершенно неподвижным, гладким, как у статуи. Потом, вздохнув, подняла на меня серьезные глаза. В них было то же вызывающее выражение протеста, как и час назад, когда она рассказывала о теннисе и о своем отце. Немного посмотрев на меня так, она насмешливым, но безмятежным голосом сказала:

— Что нам тут еще делать? Я пошла домой.

— Наверно, все-таки — в общежитие, — поправил я со злостью, но злился больше на себя.

И то особое состояние нерешительности, когда хотелось быть с Ладеной и страшно было навязать ее себе на шею, не прошло даже на улице. Ладена смотрела с ледяной холодностью — и на прощанье мы сказали друг другу только «пока».

— Бывай!

— Надо нам все это оформить!

Под «этим» в ту минуту я имел в виду развод.

— Оформим, Алеш, не волнуйся!

Створки трамвайной двери сомкнулись, и я остался, как мешком прибитый, с Ладениным букетом в руке. Хотелось крикнуть на весь Национальный проспект: «Товарищи! Я уже семь часов женатый!» Но вместо этого я стал смеяться, махал букетом и бежал за трамваем как дурак.

10

Проснулся я с глухим предчувствием, что меня выгонят из дому. Что-то неладное со мной творилось, голова гудела, я посидел несколько минут на постели, думая о разных разностях и немного о Ладене, и тут раздался мелодичный удар часов, показывавших полдевятого. Пора было собираться к деду. Вечером мама объявила мне, что ему привезут уголь. Генеральная уборка в домике и забота о дровах, угле и огороде считались у нас в семье моей обязанностью. Я предвкушал уже, как облекусь в лыжную куртку и с удовольствием буду вкалывать на морозце.

Первоначально я хотел заскочить днем к Колману, потолковать насчет развода, но, к удивлению моему, он позвонил сам, как раз когда я, открыв дверцу шкафа, вытягивал оттуда свои старые брюки. Колман шумно дышал — я знал, что по утрам он делает зарядку с гантелями, — и хотел, чтобы я одолжил ему Паскаля, хотя звонил, понятно, не за этим. Договорились встретиться в пять часов в «Славии». Я допил в кухне чай, взял недочитанную газету и пошел к автобусу.