Советский квадрат: Сталин–Хрущев–Берия–Горбачев

Неприятием сталинизма объясняется то, что первым же приказом Берия запретил избиения и пытки подследственных на Лубянке и в Лефортове. Все последующие шаги Берии, призванные десталинизировать страну, Хрущёв назвал поиском дешёвой популярности. Но что же помешало ему самому открыть двери тюрем? Боязнь обвинения в либерализме и потере бдительности? После ареста Берии процесс освобождения политзаключённых растянулся на годы. Жена Будённого, например, обрела свободу лишь в 1956. А восстания политзаключённых, требующих пересмотра дел (Воркута, Норильск, Кенгир), были им жестоко подавлены.

Публично Хрущёв объявил о культе личности Сталина через восемь с половиной лет после его смерти. Берия сделал бы это значительно раньше.

9 марта, на следующий день после похорон Сталина, была освобождена Полина Жемчужина. Из-за юридических проволочек её дело было лично закрыто Берией лишь 23 марта. Через три месяца Молотов «отблагодарил» Берию: по воспоминаниям Хрущёва, он первым высказался за его арест. У остальных заговорщиков было только желание урезонить чересчур активного реформатора.

Хрущёв приводит состоявшийся между ними диалог. На предложение выступить против Берии Молотов осторожно поинтересовался позицией Маленкова, без поддержки которого заговор был бы обречён на провал. Хрущёв ответил:[203]

– Я разговариваю сейчас с тобой от имени и Маленкова, и Булганина. Маленков, Булганин и я уже обменялись мнениями по этому вопросу.

– Правильно, что вы поднимаете этот вопрос. Я полностью согласен и поддерживаю вас. А что вы станете делать дальше и к чему это должно привести?

– Прежде всего, нужно освободить Берию от обязанностей члена Президиума ЦК, заместителя Председателя Совета министров СССР и от поста министра внутренних дел.

– Берия очень опасен, и я считаю, что надо пойти на более крайние меры. Может быть, задержать его для следствия?

Нормальному человеку понять Молотова невозможно. Он предложил арестовать того, кто освободил его жену, не дожидаясь официального закрытия дела, и оперативно доставил в Москву. Догматик не был способен на человеческую благодарность.

Странная, однако, вещь получается. При всем желании опорочить Берию, употребляя уничтожающие эпитеты (у Хрущёва – «злодей», «интриган», «коварный человек», «подал какую-то недружественную реплику», «подал враждебную реплику», «оборотистый организатор»), ни Микоян, ни Хрущёв не привели ни одного факта, свидетельствующего о неприглядных человеческих качествах Берии. Наоборот, называя Берию «коварным человеком», Хрущёв признается, что он ему нравился:

«После первой встречи с Берией я сблизился с ним. Мне Берия понравился: простой и остроумный человек. Поэтому на пленумах Центрального Комитета мы чаще всего сидели рядом, обмениваясь мнениями, а другой раз и зубоскалили в адрес ораторов. Берия так мне понравился, что в 1934 г., впервые отдыхая во время отпуска в Сочи, я поехал к нему в Грузию…Воскресенье провёл у Берии на даче…начало моего знакомства с этим коварным человеком носило мирный характер»[204].

В другой главе он называет его умным, сообразительным человеком и, не стесняясь, именует близким другом. Арестовывать друзей у коммунистов, по-видимому, предательством не считалось.

«Когда я работал в Москве, то у меня сложились с Берией хорошие, дружеские отношения. Это был умный человек, очень сообразительный. Он быстро на все реагировал и этим мне нравился. На пленумах ЦК партии мы сидели всегда рядом и перекидывались репликами по ходу обсуждения вопросов или о тех или других ораторах, как это всегда бывает между близкими товарищами».

В воспоминаниях, относящихся к 1938 году, Хрущёв рассказывает, что Берия не только кулуарно высказывался против репрессий. В личном разговоре со Сталиным он не побоялся остановить его.

«При нас он Сталину ничего не говорил об осуждении репрессий, а по закоулкам часто рассуждал об этом. Он плохо говорил по-русски. Обычно так: «Очень, слюшай, очень много уничтожили кадров, что это будет, что это будет? Люди же боятся работать».

…Сам Берия после этого пленума (речь идет о пленуме ЦК осенью 1938 года. – Р. Г.) часто говорил, что с его приходом необоснованные репрессии были приостановлены: „Я один на один разговаривал с товарищем Сталиным и сказал: где же можно будет остановиться? Столько-то партийных, военных и хозяйственных работников уничтожено"»[205].

Кто ещё в 1938 году это себе мог позволить? Как ни хотел Хрущёв его очернить, его мемуары свидетельствуют о смелости и благородстве Берии. Он заступался за опальных друзей (Маленкова и Молотова), неоднократно при жизни Сталина высказывался против репрессий, не побоялся высказать ему своё мнение, а в 1938 и 1953 начал свою деятельность в качестве наркома НКВД – министра МГБ с частичного освобождения политзаключённых. За это Хрущёв наградил его прозвищем – «демагог». Никаких фактов, свидетельствующих против Берии, кроме обвинений в сексуальной распущенности, его недруги привести не смогли.